Чижик-пыжик

А ведь, бывало, каждый день если не начинался там, то уж заканчивался в том доме непременно. Зачем-то было надо, хотя, если подумать... Помню, я написал Солженицыну в Вермонт, была у меня в ту пору переписка с классиком в связи с публикацией моего романа на Западе. Вы восемь лет оттянули в лагерях, написал я ему, а я восемнадцать просидел в ЦДЛе, удивительно, мол, что живым остался... Надеюсь, он понял мой нехитрый покаянный юмор и не обиделся. Поганое, конечно, было место, что говорить, но зачем-то нам важное, кто-то там сломался, а кто-то устоял - там ведь и дружба начиналась и многое еще, о чем до сих пор щемит сердце... Но то другая тема.

Да есть, существует и сегодня тот знаменитый ресторан - "Дубовый зал". Тот, да не тот, не для нашего брата литератора. На стенах огромные - как полотна Сурикова и Верещагина, растянутые-распятые шкуры диких зверей: медведи, волки, кабаны, даже почему-то - зебры...

Забежал я туда как-то, еще не зная, за ста граммами. Он мне налил у стойки. Я посмотрел на стопку. "А сколько я тебе должен?" - на всякий случай спросил, пока еще не выпил. Он назвал цену. "Чего? - говорю. - Да я четыре бутылки могу купить за эти деньги..." Теперь он поглядел на меня: у меня вид был, надо думать, очень сокрушенный. Да пей так, говорит. Я выпил.

Итак, сидели мы в подвальчике, выпили по сто, и я рассказал о сегодняшнем посещении Пена.

- Что думаешь? - спрашиваю. - Три дня в Питере, две ночи, а кроме того поезд - день отъезда, день приезда. Еще две ночи.

- Потрясающе, - говорит, - я знала, тебе это сразу придет в голову, как только услышала про конгресс в Питере - ты ж рассказывал по телефону?..

- Сообразительная, а я думал, у тебя мимо ушей пролетело.

- Но при чем тут Большой, - говорит, - я, вроде, не по этому делу?

- Па-де-де - не сможешь?

- В каком смысле? - говорит. - Впрочем, можно кой-что придумать...

В глазах у нее что-то такое проехало, и она как бы меня и видеть перестала. Чудо какое-то, думаю, ее только включить или завести...

- Понимаешь, - говорит, - писатели, я имею в виду настоящих талантливых людей, они обязательно и еще в чем-то...

- Ты про что? - не понял я.

- Ну хотя бы, скажем - рисунок. Вообще изобразительный ряд. Им, понимаешь, мало чисто литературного способа самовыражения, они себя и в другом ищут... Я талантливых людей имею в виду.

- А я как же? - говорю. - Выходит, я как бы, что ли, - без таланта?

- Ты себя в другом находишь, и меня это вполне устраивает.

- Тогда ладно, а то я было...

- Хорошо, - говорит, - давай телефон твоего футболиста, мы с ним договоримся.

- Зачем телефон, я тебя отведу, представлю, познакомлю... А в чем твоя идея?

- Нет, - говорит, - я сама, ты будешь только мешать.

- Ты ж его не знаешь?

- Видела я его - с усами, славный мужик, открытый и контактный. Об остальном не беспокойся.

- Так о чем все-таки речь?

- "Писатели рисуют" - понимаешь?

- Не понимаю. Да и какие писатели - кто из них рисует?

- Не обязательно живопись, - говорит, - могут быть рисунки на полях, почеркушки... Пушкин рисовал? Представляешь, какая может быть выставка Пушкина?

- Представляю, - говорю, - уже была тысячу раз. И больше.

- Вот я об этом. А у нас будет сегодняшняя литература.

- Да о ком ты говоришь - где ты нашла Пушкина?

- Вознесенский рисует, Битов рисует, Войнович рисует... Да и этот твой футболист. Я и книжку его читала, последнюю.

- Правда? - удивился я. - Что скажешь?

- Мне понравилась. Смелый человек, свободный, без комплексов. Пишет о сплошном блядстве, а такая чистота, даже наивность... Отличный малый, можно разговаривать. Короче, будет тебе выставка, почище Большого. А деньги этот футболист достанет? На помещение, оформление, развеску? Я и с галереей договорюсь - есть у меня мысль, и фуршет там может быть - хоть на сто-двести человек...

Самое поразительное, что наше "историческое сидение" в "Славянском базаре" мгновенно стало реализовываться: "футболист" дал отмашку - добро по всем пунктам, "галерея" оказалась очаровательным особнячком на Малой Дмитровке; ровно через месяц прекрасно оформленные картины наших гениев висели в двух залах и на лестнице, посетителей - толпа, не протолкнешься, фуршет по всем законам русского гостеприимства - высокая пьянка... А кроме того, тут же, для полноты действа была предложена презентация только что вышедшей двуязычной - и на английском - книжки: "Написано в тюрьме" - от Гумилева до наших дней...

Хозяйка особнячка - высокая, стройная, с оленьими глазами, выказывала полный прием, перед началом представления налила мне, как человеку, причастному к организации мероприятия, хрустальный бокал исконного нашего напитка, я был растроган и, как мне казалось, очень красноречиво принялся посвящать ее в глубины самой прочной традиции отечественной словесности.

- Русские писатели всегда сидели в тюрьме, - говорил я, глядя в оленьи глаза моей собеседницы, - полистайте хотя бы эту книжку... Кстати, давайте перейдем на "ты", а то как бы не совсем прилично...

- Я попробую, - сказала она и удивилась.