Чистый кайф. Я отчаянно пыталась сбежать из этого мира, но выбрала жизнь

– Здравствуйте, мисс Джонсон, я доктор Фуллер. Вы нормально себя чувствуете? – спросил он, глядя в бумажки на своем планшете.

Ну прямо один в один гребаный Марк Слоан из «Анатомии страсти»!

Я помотала головой и отрицательно замычала. Он положил планшет на стол и надел пару перчаток, чтобы исследовать повреждения.

– Я попросил бы вас рассказать мне, что случилось, – проговорил он, мягко надавливая на мой череп, словно исследуя дыню на спелость, – но полагаю, что последнее, чего вам хочется, – это разговаривать.

Пока он ощупывал мою голову, я прикрыла глаза, и на мгновение боль исчезла. Ко мне никто не прикасался уже так долго – вообще никто, не только мужчина. Это даже не было сексуально, просто было… приятно ощутить человеческий контакт. Даже не представляешь, насколько он важен, пока не лишишься его.

Он стянул перчатки, бросил в мусорную корзину и склонился над столом.

– Итак, хорошая новость – зашивать вас не нужно. Плохая новость – ваш язык напоминает котлету для гамбургера. Поскольку вы в настоящее время, э-э, находитесь под стражей, мы, разумеется, не можем назначить никаких болеутоляющих, содержащих наркотики.

И я внезапно его возненавидела.

Мой «контакт для экстренных случаев» ненавидел меня до глубины души, а отец был болен и лежал в больнице.

– Однако язык – одна из самых быстрозаживающих частей тела, так что не волнуйтесь, – продолжал он. – Неделя-две – и станет получше. Я дам вам полоскание с солью и таблетки адвил[3] для снятия боли. Наши варианты в данном случае ограничены. Вам нужно промывать полость рта солевым раствором трижды в день и раз в день – перекисью водорода.

Я закатила глаза, пока он продолжал перечислять ту ерунду, которую мне нужно было делать для лечения языка, и всё – без наркотиков. Мне хотелось вдарить ему кулаком по коленной чашечке. Может быть, потому-то нас здесь и держат в наручниках.

– Что касается ваших мышц: когда у человека судороги, практически все мышцы в теле напрягаются до предела возможностей. При сотрясении напряженных мышц они растягиваются за пределом своих возможностей. Поэтому кажется, будто вас переехал грузовик, но, в сущности, это то же самое, как если бы вы просто отработали хорошую тренировку в спортзале. Адвил должен помочь, – договорил он, направляясь к двери.

Определенно, не так я хотела провести свой последний месяц в тюрьме! Мои эмоции мотало, как на американских горках, и я с ними не справлялась.

– Ха-ха!

«Адвил должен помочь». Я гребаная наркоманка! Я в одну вмазку пускала по вене 100 миллиграммов дилаудида, глазом не моргнув. Этот чувак – гребаный придурок.

– Я пошлю вас на томографию, чтобы убедиться, что там ничего не повреждено. Мне сказали, вы очень сильно ударились головой. Мы просто подождем результатов, и если все чисто, отправим вас домой… э-э… в смысле обратно. Договорились?

Я не кивнула. И не улыбнулась. Мне хотелось орать и требовать таблеток, но я не стала. Повернулась лицом к стене, по щекам покатились слезы. Я так надеялась на «колеса», предвкушала, что буду чувствовать себя лучше, а вместо этого получу соленую водичку и аспирин для младенцев.

Гребаная моя жизнь.

Снимки показали, что все в порядке, и меня отослали обратно в тюрьму. Я должна была еще на три дня остаться в медблоке, чтобы врачи могли отслеживать состояние и убедиться, что язык подживает. А еще их беспокоили мои судороги. Раньше у меня никогда не было судорог, и поскольку синдрому отмены возникать было не с чего, их возникновение было необычно. Медсестра пришла к выводу, что причина в стрессе.

Мне также давали противосудорожное лекарство, от которого ужасно хотелось спать, что было вполне себе хорошо. Каждая минута в медблоке была пыткой, так что чем больше времени я проводила в бессознательном состоянии, тем лучше.

Определенно, не так я хотела провести свой последний месяц в тюрьме! Мои эмоции мотало, как на американских горках, и я с ними не справлялась. Вот только что все было хорошо, в следующую минуту – просто ужасно, потом прекрасно, а потом не успела глазом моргнуть – и у меня откушен язык и проломлена черепушка.

Хуже всего было то, что мне некого было винить, кроме самой себя. Я воровала, лгала, нарушала закон, гналась за кайфом, употребляла наркотики и гробила свою жизнь. Это я была виновата в том, что все мосты сожжены и мне не к кому обратиться. Когда некого винить, кроме себя, нет и других вариантов, кроме как направить гнев внутрь, а если ты понятия не имеешь, как выпустить его продуктивным способом… Я понимала, что представляю собой тикающую часовую бомбу.