Отец что-то прошептал, погасил фонарик и исчез.
Васька разделся, залез в простынный вкладыш спального мешка и стал думать о своей рыбе. И только теперь он понял, что она не вернулась, не захотела возвращаться в далекое прошлое время из-за него, из-за Васьки. Она была очень, очень добрая. Она пожалела его и осталась. И почти не сопротивлялась, когда схватила ненужную ей блесну… И теперь ее никогда не будет в яме, нигде… Пусть и отец, и дядя Игнат ломают головы над загадкой — откуда взялся в Песчанке таймень. Ниоткуда не взялся и ниоткуда больше не возьмется…
Васька закрыл глаза и безутешно заплакал. Но плакал он уже во сне.
Друг Максим
Не ладилось у Васьки с другом. Рыбачили вместе, сидели за одной партой, лыжи мастерили, а не ладилось. Ссорились часто. Дулись друг на друга. Сходились — случайно как-то, ненароком, и тогда оба были счастливы. Ненадолго…
Да и познакомились они не самым приятным образом. Вспомнит Васька, как это было, и стыдно станет. Но это — когда в хороших отношениях с Максимом. А когда в ссоре — ничего и не стыдно.
Вот и сейчас переживает Васька новую обиду, старое вспоминает. Плохо ему. Одиноко. Тоскливо. Ну что за Максим такой! Все навыворот, все наперекор другим делает. Вчера у дяди Игната охотничий нож стащил. Балашов позвал ребят посмотреть чучело коршуна. Егерь подправил ему перебитое крыло, вклеил выбитые перышки. Здорово получилось, залюбуешься! Максим тоже любовался. А когда ушли — похвастался. Чужим ножом. Герой! Как теперь дядя Игнат без ножа будет? В тайге без него — как без рук. А на кого подумает?..
Ворочается Васька. Похрустывает клевер под суконным одеялом. Весь день промучился, голова разболелась. Не может он никаким делом заниматься, когда на душе тяжело. Сказал вчера Максиму, что вор он. И если не вернет нож, никогда больше дружить с ним не будет. «Да пошел ты!..» — ответил Максим.
Из-за Максима окаянного и коза с утра не кормлена. Вон разбушевалась! Разнесет еще сарай.
Тогда Машка еще маленькой была. Козленочком белым. Любила от Васьки прятаться. Не шкодила, как теперь, а только пряталась. Нырнет куда-нибудь — и не шелохнется. Ищи, мол!
Васька знал, чем ее выманить из тайника. Хлебом! С солью. Как только Машка учует хлеб — забудет, что спряталась, несется со всех ног.
Однажды вечером этим Васька и воспользовался: отломил от буханки большой кусок, присыпал его крупной солью и вышел на крыльцо. Красное неяркое солнце тяжело опускалось на лапы потемневших елей, давило все сильнее и сильнее. Казалось, что вот-вот они, прокаленные немыслимым жаром, не выдержат, порушатся. Но солнце потихоньку спускалось, а ели стояли не дрогнув, не шелохнувшись.
— Маш! Маш! — Васька поднес ломоть к лицу, тягуче задышал, наслаждаясь густым добрым запахом. Не удержался, оторвал зубами поджаристую корочку. Легка на хлеб! Шебаршнула за калиткой.
— Маш! Маш!
Коза не показывалась. За калиткой послышалась возня. Васька пробежал двор, подпрыгнул, ухватился за верхнюю жердину, подтянулся, помогая ногами, и заглянул за изгородь.
Машку мучили. Светловолосый паренек крутил ей шею, старался положить на костлявые лопатки. Коза вырывалась, но силенок было маловато. Васька онемел от такой наглости. А паренек забавлялся. Он дергал Машку за хвост, бодал ее своей круглой головой, щекотал растопыренными пальцами и смеялся. Весело!
— Эй ты! — опомнился Васька. — Отпусти!
Как в песок. Даже головы не повернул.
— Кому говорю! Отпусти, а то…
— А то — что?
— Тогда увидишь!
— Богатырь, что ли? Квакаешь из-за забора.
— Да я тебе!..
Драться Васька не любил. Ему казалось, что незнакомец должен убежать. Ведь попался на постыдном, виноват же!
— Ну, чего застрял! Прыгай, коль такой смелый.
Васька очень не хотел драться. Он еще надеялся, что паренек опомнится и убежит.
— Трус!
Васька прыгнул. Выронил хлеб. Освобожденная Машка метнулась к горбушке, подхватила ее и, давясь, задергала тонкими губами.
Васька опомниться не успел, как получил ловкий удар в ухо. Он не ожидал такого начала и растерялся. Где-то рядом плавал в воздухе огромный, как самолет, комар.
— Еще дать? — различил он в утихающем звоне. Задохнулся от обиды, досады, неловкости своего положения. Бросился вперед, как в воду. Паренек крутился около, тыкал кулаками в грудь, в шею. Легкие кулаки, не опасные. Васька сразу понял это, но еще волновался и не мог хорошенько ответить. Наконец поймал наглеца обеими руками за шею. Притянул к себе, поднатужился и опустил на колени.
— Сдаешься? — спросил страшным голосом. Жертва поупиралась и затихла. Васька ослабил захват. И тут же зазвенело в другом ухе.
— Ах так? — он снова бросился вперед, сбил пришельца с ног и, придавив к земле, уселся на него верхом.
— Не крутись! Я те кусну!
Легкая, птичья какая-то сила высоко подняла Ваську.
— Петухи!
Балашов поставил Ваську на землю, шевельнул за плечо паренька.
— Жив, Максим? Нарвался? Будешь знать!
Егерь вошел в калитку, Машка — следом.
— Получил? — спросил Максим шепотом. Глаза его сияли злостью и решительностью.
— Цела шея? — спросил в ответ Васька. — А то враз доломаю!
— Трус!