Чистота

Поначалу в действиях тех, кто в яме, и тех, кто вскрывает гробы наверху, ощущается напряжение, все они явно приготовились к чему-то ужасному, к чему-то, что вот-вот обретет свободу и неожиданно посмотрит на них из деревянного ящика. Вместе с бутылкой коньяка по рукам ходит и банка с табаком. Слава богу, этого достаточно, чтобы шахтеры продолжали свое дело. И к концу дня, когда при свете костра наверх поднимается последний гроб, всё, как ни странно, кажется терпимым, словно работа, несмотря на некоторые особенности, – это, в конце концов, просто работа. То, на что мы идем ради возможного вознаграждения. То, что делаем по известной причине: человеческую неугомонность должно запрячь и направить к определенной цели, иначе она пожрет самое себя.

Жан-Батист ужинает с Моннарами. Нельзя же избегать их вечно. Сидит рядом с ними – с мадам и месье – и, набив рот, жует мясо с красной фасолью. Небольшой огонь в камине горит веселее обычного: инженер организовал доставку дров из большого кладбищенского запаса. Язычки пламени дрожат на полированной поверхности фортепьянной ножки. Отсутствие Зигетты не обсуждается, хотя ее мать временами посматривает на незанятый стул и на выложенный, но не использованный столовый прибор.

Перескакивая с темы на тему, они уже подробно обсудили погоду, достоинства мяса, повышение цен на фасоль, и теперь каждый углубился в свои мысли, не переставая при этом упорно жевать, как вдруг мадам Моннар, прочистив горло, спрашивает:

– Правда ли, месье, то, что говорит Мари о скандальной надписи на стене кладбища?

– Мари, мадам? Не знал, что она умеет читать.

– Она не могла бы прочесть свое имя, месье, – говорит месье Моннар, – но у нее есть уши. И слух у нее лучше, чем у совы.

И сразу же – непрошеный и яркий – в воображении инженера возникает образ Мари с мохнатыми ушками, сидящей на суку под луной.

– Ей так сказали, месье, – объясняет мадам. – Она узнала от людей.

– И эта надпись не единственная, – продолжает месье Моннар. – Ко мне в лавку заходил сегодня месье Гобель и сообщил, что видел нечто подобное на стене против Биржи.

– Вероятно, их сотни, – говорит мадам Моннар. – Может такое быть, чтобы сотни?

– А во второй надписи, – спрашивает Жан-Батист, подняв вверх вилку, – той, что у Биржи, упоминается то же имя?

– Кайло, – отвечает месье Моннар, вонзив свою вилку в последний кусочек говядины на тарелке. – И всяческие угрозы в адрес короля и министров. Моя жена очень взволнована, месье.

– Боюсь, – говорит мадам Моннар, которая и впрямь выглядит очень взволнованной, – нас убьют прямо в постелях. Перережут горло.

– Уверен, что все это чепуха, – успокаивает ее Жан-Батист. – Не что иное, как… своего рода игра.

– Игра? Можно и так назвать, месье. Понимаю, вы хотите меня утешить. Вы очень чуткий молодой человек. Но сегодня мне приснится, как этот Кайло лезет к нам в спальню через окно. Вы придете на помощь, месье, если мы позовем? У вас есть шпага, месье?

– Нет, мадам.

– А мне казалось, у вас должна быть шпага.

– Я инженер, мадам. У меня есть медная линейка.

– Осмелюсь предположить, что линейка тоже сгодится, – подумав, говорит мадам. – Если она длинная.

Входит Мари, чтобы убрать посуду. Разговор обрывается. Тарелки собраны и составлены в стопку. У Мари сильные красные руки, как у мужчины, как у рабочего. И эти черные волосы! Эти гладкие женские усики, которые, конечно, девушку ничуть не портят. Жан-Батисту кажется, что в служанке есть жизненная сила, равной которой не сыщешь ни у одного из присутствующих, словно своими корнями она уходит в более густой чернозем, куда корни других так и не проросли.

Когда Мари уходит, захлопнув дверь ногой, мадам и месье обмениваются взглядами, а потом смотрят на своего жильца, будто от него требуется какое-то объяснение – объяснение всему плохому и огорчительному, что произошло с момента его приезда на Рю-де-ля-Ленжери.

– Разрешите поинтересоваться, мадам, – говорит Жан-Батист, – как поживает ваша дочь?

– Зигги? О, как тяжело иметь детей, месье! Мне кажется, она совсем забыла себя. Хорошо бы вы ее навестили, месье. Мы с мужем просто места себе не находим. С тех самых пор – прошу вас простить нас, – с тех самых пор, как вы начали там работать, она никак не может утешиться. Словно это по ней стучат лопатами.

– Мне очень жаль, – отвечает Жан-Батист. – Правда. Но эта работа все равно должна быть выполнена. Я пытаюсь, мадам… Мы пытаемся сделать доброе дело, хорошее…

В камине раздается треск, и вылетает горящий уголек. Жан-Батист, быстро вскочив, тушит его носком сапога.

– Дрова сырые, – ворчит месье Моннар, и, хмурясь, глядит в огонь, как будто сырые дрова – причина всех его неприятностей.

* * *