Чистое течение

Так он мог лежать часами и смотреть на руины. Вокруг царила тишина, точно среди утесов, на горных вершинах. В этой тишине шелест бумаги казался грохотом. Время от времени доносился характерный шум осыпающегося щебня, совсем как в горах. Вокруг, насколько хватает глаз, — развалины. Руины и сотни, тысячи печных труб. Слезы текли по его лицу. Первые жертвы гибли с сознанием, что после них останутся нетронутые улицы, на которых рука близкого человека зажжет когда-нибудь вечный огонь. А теперь он видел: город выглядел мертвым, и он действительно был мертв. Быть может, прятались еще человек двадцать, но судьба их тоже была предрешена, жить им оставалось считанные дни. Как-то в сентябре, доведенный до отчаяния, Эмануэль попытался с двумя товарищами перебраться через стену гетто. Уцелел только он один.

Впервые Эмануэль внимательно посмотрел на сидящую перед ним женщину. Он уже не боялся ее.

— Книга Иова, — сказал он, — ничто в сравнении с муками, которые пережиты нами. И зачем вы только подчеркиваете, что мы и они? Ведь нам самим надо стараться, чтобы скорбь наша была наконец утолена. Каждому мы и они рано или поздно придет конец, как мы это уже видели. Ведь именно мы, после наших страданий, должны сделать все, чтобы пали преграды между людьми, именно мы должны всюду и всегда выступать против всего, что людей разделяет, и ратовать за то, что их объединяет. Если сын ваш хочет жениться, то зачем же вы вытаскиваете свои самые черные предубеждения и бросаете ему под ноги?

Почему вы утверждаете, что все осталось по-прежнему? Почему вас тянет назад, к горьким водам мертвого моря? Почему вы бросаетесь с ножом на то светлое, новое, понятное и общечеловеческое? Разве вас ничему не научили те страшные времена? Мы и они! Эти слова ныне уже мертвы, и слава богу, что они мертвы. Это слова, на которых осела пыль веков, но, благодарение господу, их время уже миновало, да и что дала нам рознь? Наш долг сделать все, решительно все, чтобы эти слова были погребены или по крайней мере тот смысл, который вы в них вкладываете. Вы каждый день смотрите на вновь возникающие улицы и словно ничего не замечаете. Вы живете здесь, грезя о чем-то, чего уже давно нет и что никогда не вернется. Вы стоите на земле, которую мы преображаем, пядь за пядью. Вы живете во власти химер, которые принимаете за подлинную действительность, но это лишь химеры. Вокруг нас выросли новые люди, говорящие на языке, который нашим старым ушам кажется каким-то зеленым, но это прекрасный язык.

Это язык именно зеленый, майский, весенний, объединяющий людей. В нем нет места словам, исполненным расовой ненависти. Вокруг нас выросли новые люди, готовые отстаивать этот язык до конца. Выросли девушки, прекрасно воспитанные в духе нового времени. Ваш сын не мог бы сделать лучшего выбора…

Эмануэль поймал ее взгляд, полный отчаяния.

— Не все семьи схожи, — продолжал он, разгоряченный собственными словами, — и, возможно, сыну повезет больше, чем матери. В этих делах не существует правил, и была бы смешна любая попытка их ввести. С этим, надеюсь, вы согласны, — горько усмехнулся он. — Вы полагаете, что, не отдав его им, тем самым гарантировали бы ему счастье? Увы, я обладаю некоторым опытом, которого бы предпочел не иметь. Я поделюсь им с вами, и, быть может, вы измените свое мнение. Кася, к сожалению, моя вторая жена. Я уже был женат — там, как вы говорите, впрочем, недолго, но это оставило след вот здесь, — он ударил себя в грудь. — Я был женат на нашей, а не на их женщине. Не стану вам рассказывать, как выглядела эта жизнь, опишу лишь сцену разрыва. Она прольет достаточно света на короткую и бурную историю моего супружества.

Это случилось в полумраке малюсенькой комнатушки, которая была раздобыта с таким трудом и все-таки не помогла. Сначала, когда мы жили вместе с родителями, мне казалось, что все решит отдельная комната. Я жестоко ошибался. И вот мы стояли в сумерках друг против друга, и она бросала мне в лицо слова, которые жгли, как кислота. Такие слова надолго западают в сердце.