Чистильщик. Повесть

Объехав по периметру грандиозное строение с крепостными стенами, дворцом и высокой, с часами башней, Исаев остановил «Цундап» на обширной, мощенной гранитом площадке, откуда открывался вид на Вислу, широкую в этом месте и полноводную. У берега, под замком, стоял десяток советских бронекатеров с трепетавшими на флагштоках вымпелами, по фарватеру проходила баржа.

— Да, хорошо жили короли, — немного прогулявшись с овчаркой у исторического памятника, сказал капитан. — Умирать не надо.

Обозрев город сверху, определил еще достопримечательность: широкую, с архитектурными формами площадь.

— А ну-ка, Рекс, двинем туда, — направился к мотоциклу.

Когда, спустившись вниз, подъехали, площадь оказалась много больше. Она была квадратной, находилась в окружении средневековых зданий и костелов, с арочными торговыми рядами в центре, где кипел людской муравейник.

Останавливаться на площади капитан не стал — не любил шума и многолюдности, неспешно покатили дальше. Посмотрев еще несколько объектов, в том числе бьющий у одного из дворцов фонтан, решили подкрепиться. Для чего немного проехали по бульвару и остановились у здания с лепниной на фронтоне и большими окнами. На двери первого этажа висела вывеска «Restauracja».

«А почему нет?» — подумал Николай. Как-никак победитель.

Остановив железного коня в тени отцветшего каштана, он заглушил двигатель, слез с седла, одернул гимнастерку и поправил кобуру, после чего, сказав выпрыгнувшей овчарке «Охраняй», пошагал к двери заведения.

Внутри оно впечатляло интерьером, просторным, со шторами на окнах залом, хрустальными люстрами на потолке, а еще музыкой, льющейся с небольшой эстрады — старый, в потертом костюме скрипач исполнял полонез Огинского. За столиками тут и там сидели военные, с женщинами и без, в воздухе синел табачный дым, пахло духами.

Заняв столик у стены с окнами, Николай снял фуражку, положил ее на свободный стул, и тут же рядом возник официант, изогнувшийся:

— Цо пан бажает?

— Горячего борща, что-нибудь из мяса да грамм триста водки.

— Маем журек, бигос и зубровку.

— Пойдет, — согласился капитан. — Да, вот еще что, принеси мне еды для собаки.

— Не разумем? — вскинул брови поляк.

— Какой-нибудь колбасы и хлеба.

— Добже, — умчался.

Вскоре вернулся с бумажным пакетом. Там лежал круг ливерной колбасы и четверть пшеничного каравая.

— Так, я на пару минут выйду, — Николай взял пакет, — а ты неси остальное.

Рекс, грустно лежавший у мотоцикла, при виде хозяина оживился.

— Вот, подкрепись и ты, — выложил тот на траву гостинцы.

Овчарка, вскочив, начала с колбасы, довольно пуская слюни.

Когда Исаев вернулся, на столе исходил паром душистый мясной борщ, стояла изрядная порция бигоса и отливал янтарем графинчик.

Наполнив рюмку, капитан опрокинул ее в рот, взял из розетки тонкий ломтик хлеба, намазал горчицей и стал с аппетитом есть, одновременно по привычке наблюдая, что делается вокруг.

А вокруг царило веселье, что было понятно: кончилась война, наступил долгожданный мир. Через столик от капитана, сидели три офицера-артиллериста в такой же, как у него, полевой форме; напротив, у другой стены — подполковник в габардиновом кителе с молодой полькой, чуть дальше военные моряки, а также еще несколько компаний. С женщинами и без них. Время от времени доносился смех, теперь скрипка играла что-то веселое и задорное.

Съев все и опустошив графинчик, Николай махнул рукой официанту и расплатился, отсчитав несколько новеньких купюр. А еще дал червонец на чай, от кого-то слышал, что так полагается. Потом, откинувшись на спинку стула, вынул портсигар, щелкнул крышкой и закурил, слушая очередную мелодию.

Звякнул колокольчик на входной двери, в зал вошла группа польских офицеров, при параде и изрядно навеселе.

Пройдя вперед, уселась напротив артиллеристов. Спустя несколько минут стол «жовнежей»[23] ломился от выпивки и закусок. Приказав официанту убрать рюмки, стали пить из стаканов. А потом, стуча кулаками по столу и заглушая мелодию скрипки, заорали:

Еще Польска не згиненла,
Кеды мы жиемы.
Цо нам обца пшемоц взенла,
Шаблей одбежема!

Один из артиллеристов (старший лейтенант) попросил союзников вести себя тише, после чего к нему нетвердо прошагал польский майор. Встав в двух шагах, выхватил их кобуры парабеллум и выстрелил тому в голову — промазал. Очередной раз не успел.

Старлей, с побелевшими от бешенства глазами, вырвал оружие и рубанул им поляка в лоб. Тот, обливаясь кровью, повалился спиной на пол. В зале раздались женские вопли и визг, назревал скандал, вскоре появился комендантский патруль, попытавшийся задержать артиллеристов.

Но, как говорится, не судьба. Тот же старший лейтенант, держа их на прицеле, потребовал пропустить (блюстители устава отступили), и все трое выскочили в двери. За окнами процокали быстрые шаги, а потом стихли.

— М-да, не хилые ребята — пожевал мундштук погасшей папиросы Исаев, бесстрастно наблюдавший драму. К полякам он относился неоднозначно, к чему имелись причины.