Чистилище

Надо с чего-то начинать. - Подумалось ему. - Если уж попал сюда, буду приспосабливаться. - Генрих покосился на гудящие, набравшие силу смерчи, почти вплотную подступившие к нему и постарался успокоиться, думать о чем-то нейтральном: быть может, он сумеет отыскать воспоминания, не связанные с дурными поступками, вечным моральным напряжением и гложущим страхом возмездия, который все годы жестоко подавлялся все той же силой воли.

Детство.

Я должен вспомнить детство. - Генрих интуитивно ухватился за эту мысль, не заметив, как неподалеку от него в дрожащем знойном мареве возник контур человеческой фигуры.

***

– Обычно личность заключенного в логре не выдерживает более трех, ну максимум четырех суток, если говорить мерками реального времени. - Продолжил свои пояснения Николай, когда они с Андреем возвращались на пост.

– Почему?

– Они разрушаются. Ты же понимаешь, мы имеем тут дело с определенной категорией людей, в жизни которых не было ничего светлого. Их губят собственные воспоминания, которые материализуются в сущий кошмар, от которого попросту нет спасения. Несколько дней личного ада и личность не выдерживает, матрица сознания теряет стабильность и начинает необратимо разрушаться.

– Не понимаю, почему это происходит? - Андрей повернулся в кресле, посмотрев на напарника. - Матрицы личности не должны разрушаться. Да, соглашусь, фантом заключенного будет окружен далеко не приятными для него личностями, которых исторгнет его память, но почему итогом становиться разрушение виртуальной нейросетевой структуры? Насколько я знаю логр будет поддерживать целостность матрицы сознания до последнего.

– Все так. Но личности, тем не менее, распадаются. Логры пустеют. И мы пока не знаем, с чем именно связан катастрофический процесс разрушения.

– Может суицид?

– Вот это исключено. Убить себя фантом не может. Этого не позволит само пространство логра.

3.

Генрих заметил приближающуюся фигуру, когда молодой человек подошел так близко, что он с внутренним содроганием смог разглядеть и узнать его.

Вот и подумал о детстве… - промелькнула тоскливая мысль.

– Привет, Генрих. - раздался сиплый булькающий голос, похожий на предсмертный хрип. - Решил вспомнить друзей детства?

Зольц поднял взгляд, твердо, без страха посмотрев на Володю.

А что ты хотел?- Внезапно раздался другой, внутренний голос. - Нужно было думать о конкретном времени, когда вы еще играли в песочнице.

Бред. Неужели все воспоминания станут являться к нему вот так?

С Володей они дружили с пяти лет. Потом, уже повзрослев, продолжали вместе проводить время, совершая вояжи по кипящему жизнью ночному городу.

Все это скверно кончилось - однажды проиграв в казино, изрядно набравшись "дури", они повздорили, и Генрих, в припадке немотивированной ярости застрелил товарища.

От ярких воспоминаний, которые, как ему казалось, давным-давно канули в лету, похоронены в недрах памяти, его внезапно бросило в жар.

Какого фрайга он приперся? И что мне теперь делать? - Зольц понимал, что перед ним плод собственного воображения, но что следует предпринять, чтобы неугодное воспоминание исчезло, растаяло, растворилось, как и положено иллюзии?

Вот этого он не знал.

Однако смотреть на Володю, а уж тем более разговаривать с ним, вспоминая прошлое, Зольц не собирался.

Как? Как мне убрать его отсюда?

Володя все пытался что-то сказать, но шариковая пуля, застрявшая в горле, не давала, а Генрих, не обращая внимания на его хрипы, смотрел в сторону, пытаясь понять: они, что все будут являться ко мне, стоит только мысленно потревожить потаенные уголки памяти?

Генрих еще не понимал, что потаенных уголков более не существовало, он лишь смутно догадывался об этом. Не освоившись в окружающем пространстве, почти не понимая его сути, он менее всего желал в данный момент вспоминать прошлое, а уж тем более - смотреть на давно позабытый грех - одно из первых черных пятен, что когда-то легло на совесть только начинавшего самостоятельную жизнь молодого аристократа…

Проклятье… Как мне избавиться от него?

Генрих раздумывал недолго. Оказавшись в логре, он ничуть не изменился, оставаясь самим собой, таким же жестоким, циничным, избалованным жизнью, привыкшим к вседозволенности. Но вот только одна беда: вмиг исчезло все его окружение, сама жизнь превратилась в миф, воспоминание, и теперь уже было явно недостаточно отдать лаконичный приказ, чтобы неугодная личность исчезла с его глаз раз и навсегда.

Генриху было тоскливо и одновременно его начала душить злоба. Приступ ярости оказался столь силен, что на время подавил растерянность, прояснил сознание, указав верный (по крайней мере, так думалось в тот момент) способ устранения внезапно возникшей проблемы.

Я уничтожу его. Убью.

Генрих ухватился за промелькнувшую мысль. Пачкать руки не хотелось, но видимо придется. Чем убить этого недоумка, вылезшего из недр памяти? Он и так уже мертв… Явный нонсенс не смущал Генриха, он действовал по инерции, поддавшись сокрушительному напору чувств.