Чистилище для грешников

– Убраться нужно, – как неразумному ребенку объяснила женщина с грудным голосом, ввинчивая лампочку в низко висящий патрон. Вспыхнул свет и Петр рассмотрел двух, одетых в черное, как монахини, женщин.

– Давай, гуляй, – настойчиво сказала та, что ввинтила лампочку, глаза ее при этом стали зеленые, будто подсвеченные изнутри.

– Я вам помогу, – неуклюже предложил свои услуги Петр.

– Ну уж нет, – почти зло усмехнулась обладательница грудного голоса: – Даже не мечтай, – и посмотрела на него в упор уже тяжелым темно-зеленым немигающим взглядом, под низко надвинутым платком. Такой взгляд Петр знал – это был взгляд убийцы.

Он внутренне закипел и вперился глазами в зеленые омуты, физически желая пронзить препятствие и человека, выгоняющего его из вдруг появившейся надежды побега из одиночества. Дуэль длилась не меньше минуты. Женщина первая отвела глаза.

– А ты оказывается из тех, из бесшабашных, – с усмешкой произнесла она, но уже без злости. – Упрям, как бульдозер, но честный. Не успел еще душу-то сильно запачкать? – спросила она.

– В каком смысле? – не понял Петр, не спуская с нее глаз.

– В самом прямом, – коротко сказала женщина, добавив: – Телом ты грешен, а душа пока еще ясная, – и перебив себя, грубо бросила: – Проваливай! Чего маячишь, как светофор в тумане! Сказано в восемь, значит в восемь!

Петр поколебался и вздохнув пошел на улицу. Возможно женщина завоевала это право убирать помещение и никому не хочет его отдавать. Может быть это один из видов ее расплаты за прошлое. А судя по глазам, по взгляду даже в темноте – прошлое ее очень нехорошее. И Петр почувствовал, как внутри у него что-то шевельнулось, а глаза защипало. Он не понял, что это такое, вроде бы как в воздухе зависли остатки слезоточивого газа «Черемухи», а может быть кто-то лук чистит?

С ним что-то происходило внутри, он изменялся но медленно, едва заметно. И это не вызывало у него раздражения, не пугало, но и не радовало. Он списал все на возраст, и немного обрадовался: значит не смотря ни на что – все-таки стареет! Не вечное же это однодневное существование, больше похожее на пыточный станок, чем на жизнь. А вот бродяге-Стасу зависание в одном дне понравилось. Он сразу приписал себя к бессмертным. Водку, еду и женщину он себе найдет, а большего ему и не требуется.

Петр уже вышел на улицу, прошел под продолжающей сыпать с небес водяной пылью на детскую площадку и уселся рядом с песочницей под грибком, на деревянный барьерчик, прячась от дождя. Неожиданная мысль его ошарашила: а что ему самому-то надо?! Еда есть, выпить в любое время, даже даму с Тверской мог за любые деньги привести. Что ему не хватало? Зачем он мотался по городу, искал кого-то. Неужели все из-за себе подобных?

Сидел бы на суше, в квартире и перебирал монеты. Закончил со своей коллекцией, на рынке прикупил бы другие, и все время разные. Рассматривай, изучай и лови видения, которые эти монеты сфотографировали за свою жизнь. Ведь он спокойный и ничего ему особенно не надо. Почему сбежал с насиженного места, кинулся к людям?

Но как ни пытался Петр понять самого себя и свои душевные всплески и толчки, ничего не получалось. Раньше у него не было такой неусидчивости, а сейчас, как на голову свалилась. И в который раз подумал, что неправильно все это. Он сам стал неправильным, а мир все тот же, какой был. Это только шизики думают, что не у них крыша поехала, что это мир вокруг них изменяется, поэтому и бузят. А он изучал психологию и согласен с выводами умных людей, ковыряющихся в человеческой душе. Как это она сказанула, вроде бы: «Телом грешен, а душа еще чистая». Знала бы сколько душ он освободил от их тела, не то бы запела. Тоже мне, пророчица.

Чтобы не мозолить жильцам дома глаза, с заветным подвалом, Петр пошел домой, прикупил по дороге колбасы, свежего хлеба и конфет, которые с детства его очень привлекали, но мало их ему доставалось. Поел, не почувствовав ни вкуса не запаха, потому что отключился и завис в прострации без единой мысли в голове. Встрепенулся часа через два-три, когда чай совсем остыл. Но он глотнул холодного и пошел к подвалу: натикало уже почти семь часов вечера.

Под грибком на детской площадке в надвигающихся сумерках заметил громадного угрюмого мужчину, рост которого на скрывало даже то, что он сложился втрое и сжался под дождем. Больше у подъезда никого не было, а лезть в подвал и нарываться на грубость ему не хотелось. Поэтому Петр уселся под соседним грибком, в пяти метрах от мужчины. Он не помнил этого здоровяка: может быть человек выгуливал сбежавшую по своим делам собаку, или просто приходил в себя, прежде чем направиться домой.

– Давно вертишься? – неожиданно низким голосом, но негромко спросил мужчина. Петр оглянулся и не обнаружив вокруг никого, к кому мог относиться вопрос, помедлил и так же негромко ответил:

– Около года.

Мужчина склонил голову на грудь и долго молчал. Наконец негромко буркнул:

– Молод еще.