Число зверя

А потом вновь протянулись леса, леса, леса, изредка прерывавшиеся крошечными белыми городками с незнакомыми мне названиями на круглых, как воздушные шары, знаках... Не было никаких ориентиров: ни солнца, ни звезд - все скрыто сплошной пеленой туч. И все же я знал, что не сбился с пути, что иду в верно, как перелетная птица, безошибочно угадывающая дорогу на юг... Во мне проснулось новое чувство... Возможно, теперь я воспринимал излучение магнитного поля - и, как стрелка компаса, безошибочно выбирал нужное направление? Правильность моего направления подтверждали и группы людей, шедших мне навстречу, то есть на восток. Они попадались постоянно, и по их одежде можно было судить о том, как быстро продвигается воскрешение в глубь времен: одежда на них была совсем ветхая и какого-то старинного покроя. Один раз я видел даже широкополую дамскую шляпку с темной вуалью, какие носили еще при царе... Ужасная мысль наполняла меня внутренней, кишочной слабостью: неужели я опоздаю? ИЛИ - УЖЕ ОПОЗДАЛ? Я гнал ее прочь от себя, но уже не мог сомневаться в ее истинности.

И настал тот миг, когда я начал узнавать знакомые здания. Я даже не поверил своим глазам: эти заводы... этот железнодорожный вокзал... Господи, да это же Рига! Сердце во мне забилось сильнее, я бросился вперед, побежал... Я не был здесь сто лет! (И теперь это не было преувеличением.) Подземный переход, глубокая лестница, пустой зал ожидания - все это промелькнуло мимо меня в одно мгновение. Я вышел на вокзальную площадь. Электронные часы на высоком столбе были мертвы. У остановки стоял автобус на воздушной подушке. Через полчаса под ноги мне легли темные булыжники Старой Риги. Улицы были пусты. Старый город не менялся со временем - разве что подновлялся и восстанавливался - но в основном оставался прежним. Меня охватила радость узнавания. А когда я вышел на ратушную площадь - настоящее ликование. Во время Второй мировой войны ратуша в Риге была разрушена бомбами, а затем окончательно снесена советскими оккупантами. После отделения Латвии ее начали восстанавливать, хотя я этого уже не застал: к тому времени Сандра была уже мертва и путь в Ригу для меня был закрыт, хотя меня по-прежнему волновало все, что происходило на родине моей жены, а значит и моей второй родине. И вот теперь я воочию увидел эту заново отстроенную ратушу с длинным черным шпилем...

Как в тумане пересек я старый город и ступил на последнюю дорогу, ведущую к загородному кладбищу. Раньше туда ходили трамваи, а теперь я брел по трамвайным путям пешком. Чем ближе подходил я к старому кладбищу, тем сильнее было мое волнение. Такое волнение я испытывал, лишь идя на первое наше свидание...

Я понимал, я видел, что безнадежно опоздал. Нескончаемые венерианские сутки близились к концу. Багровые сумерки сгустились и потемнели. Поднялся ветер. Он налетал сильными порывами, толкал меня в грудь, словно пытаясь удержать, хлестал в лицо мокрыми брызгами. Но я уже не мог остановиться, как не может остановиться маньяк, стиснувший пальцы на горле своей жертвы. Все могилы были разрыты и пусты, даже самые старые из них, относящиеся к началу века, под тяжелыми скульптурными памятниками. На этом кладбище не прослеживалось четкого временного деления: новых покойников хоронили возле давно умерших родственников, и на одном клочке земли можно было найти людей самых разных поколений. Сандра лежала рядом со своей матерью, и я знал, что увижу пустую могилу. Я опоздал. Все мое долгое путешествие было напрасным. И все же я продолжал идти вперед, углубляясь в этот огромный некрополь, покинутый своими обитателями, словно бы еще надеясь на какое-то последнее, самое последнее чудо. Если можно надеяться безо всякой надежды. И я уже смирился с этой полной безнадежностью, но все-равно шел и шел вперед, потому что больше мне было некуда идти.