Число зверя

— Это тоже меня тревожило. Но ведь всякая масса, кроме вырожденной, представляет собой в основном пустое пространство. Воздух — я имею в виду воздух на Земле на уровне моря — имеет плотность примерно в тысячу раз меньшую, чем человеческое тело. Тело — это в основном вода, а вода охотно принимает в себя воздух. Не стану утверждать, что никакого эффекта нет вообще: дважды мне казалось, что при смещении или вращении у меня повышается температура, но это могло быть и просто от волнения. У кого были неприятные ощущения?

— У меня нет, Джейк.

— Я себя чувствовала хорошо, папа.

— У меня был приступ морской болезни. Но Дити меня вылечила, — сказала тетя Хильда.

— И у меня тоже был, дорогая моя. Но в данном случае мы переместились в вакуум и обсуждаемый феномен в принципе не мог иметь места.

— Папа, — сказала я, — с нами не случилось ничего плохого, а почему — нам знать не обязательно. Фундаментальное положение эпистемиологии, на котором зиждутся и три основных утверждения семантики, и теория информации, гласит, что наблюдаемый факт не требует доказательства. Он просто есть, и все тут. Пускай над этим ломают голову философы, им все равно больше нечего делать.

— Правильно! — воодушевилась Хильда. — Вы тут все такие умные — совсем затюкали бедную Шельмочку. Может, сходим погулять?

— Непременно, милая, — согласился мой муж. — Вот только сперва прикончим то мясо, что ты нам поджарила. Или потушила?

18. «…ВЕСЬ МИР — ЖИВОЙ…» ЗЕБАДИЯ:

Перекусив, мы собрались в поход. Небольшая задержка произошла из-за Дити: она непременно хотела еще раз проверить свои программы, на сей раз дистанционно. Я прикрикнул на нее:

— Нет!

— Почему, мой капитан? Я ввела новую программу: строго вверх на десять километров. Команда: «АЯ, ПРЫГ». А потом отзовем ее обратно командой: «НАЗАД». Если первая будет работать через рацию, то и вторая тоже будет. Эти команды могут спасти нам жизнь!

— Гм… — Я занялся свертыванием брезента и укладкой спального мешка. Женский ум для меня чересчур стремителен. Часто я в конечном итоге прихожу к тому же выводу, но женщина приходит к нему раньше меня и всегда какой-то другой дорогой. Кроме того, Дити вообще гений.

— Что ты сказал, мой капитан?

— Я размышлял. Дитй, я согласен, но только пусть я буду на борту, ладно? Я не буду брать на себя управление, просто посижу для контроля.

— Тогда это не будет проверка.

— Будет, будет. Даю честное скаутское, я позволю ей падать шестьдесят секунд. Или до высоты три километра, смотря что будет раньше.

— У наших раций дальность больше десяти километров даже между собой. А Ая принимает гораздо лучше.

— Дити, ты доверяешь технике, я нет. Если Ая не примет твою вторую команду — солнечные пятна, помехи, не знаю что, — я не дам ей рухнуть.

— Но если испортится что-нибудь другое, и ты все-таки рухнешь, то получится, что я тебя убила! — Она заплакала.

Мы приняли компромиссное решение: ее вариант, но только первый, тот, что она предложила с самого начала. Я не пожалел горючего и отвел Аю Плутишку на сотню метров, вылез, и мы притихли в ожидании. Дити сказала в свою рацию:

— АЯ ПЛУТИШКА… НАЗАД!

Снаружи это более впечатляет, чем когда сидишь внутри. Ая Плутишка находилась справа от нас, и вот она уже слева от нас. Бесшумно. Вообще без намека на звук. Волшебство.

— Ну, Дити? Ты удовлетворена?

— Да, Зебадия. Спасибо, милый. Нужно было испытать — ты же понимаешь, правда ведь?

Я согласился, хотя у меня было сильное подозрение, что испытывали не столько программу, сколько меня.

— Дити, а можешь ты сделать наоборот? Отправиться куда-нибудь в другое место и приказать Ае, чтобы она туда к тебе явилась?

— Куда-то, где она никогда не была?

— Да.

Дити отключила свою рацию и удостоверилась, что моя тоже отключена.

— Не хочу, чтобы она это слышала. Знаешь, Зебадия, я к компьютеру всегда отношусь как к одушевленному существу. Понимаю, что так нельзя, и все равно. Для меня Ая живая. — Дити вздохнула. — Я знаю, что это машина. И ушей у нее нет, и видеть она не видит, и нет у нее никакого представления о пространстве-времени. А есть только хитрая электрическая схема и хитрые токи в этой схеме — в пределах заданной грамматики и словаря. И это строгие пределы. Если я перестаю точно придерживаться этой грамматики и словаря, она выдает: «Нет программы». Я могу сообщить ей по радио все то же самое, что сообщаю голосом в кабине, и ты тоже можешь. Но нельзя сказать ей: разыщи-ка ты меня, голубушка, на лугу за каньоном километрах в двенадцати-тринадцати примерно к юго-западу отсюда. На это у нее нет программы — тут пять никак не определенных терминов.

— Зачем же ты даешь ей чушь на входе? И еще ждешь, что я стану удивляться: отчего, мол, чушь на выходе. По-моему, ты это нарочно.

— Честное слово, нет!

Я чмокнул ее в кончик носа: