Число зверя

— Это оружие, — сказал Зеб, — изобретенное в незапамятные времена. Концы должны быть острые, тут они сточены. — Он подбросил штуковину, она упала на стол. — Как бы она ни упала, один шип всегда направлен вертикально вверх. Если рассыпать такие перед конницей, кони натыкаются, падают, атака захлебывается. В первую и вторую мировые войны они снова вошли в употребление — против всего, что ездит на надувных шинах: велосипедов, мотоциклов, грузовиков и тому подобного. А когда они большие, то выводят из строя и танки, и все, что на гусеницах. Маленькие можно метать из засады — обычно они бывают отравленные и убивают безотказно.

Но тут у нас эта смертельная игрушка служит просто геометрической проекцией, чертежом координат четырехмерного пространственно-временного континуума. Каждый штырь находится под углом ровно девяносто градусов к любому другому.

— Вовсе нет, — возразила я. — Тут каждый угол больше прямого.

— Но я же сказал, что это проекция, Шельма, это изометрическая проекция четырехмерных координат в трехмерном пространстве. Это искажает углы… а человеческий глаз еще более ограничен. Закрой один глаз, замри, и ты увидишь только два измерения. Иллюзию глубины создает мозг.

— Я не очень-то умею замирать…

— Это уж точно, — подтвердил мой супруг, которого я нежно люблю и в тот момент готова была задушить.

— Но я могу закрыть оба глаза и ощупать эти измерения.

— Вот и прекрасно. Закрой глаза, возьми эту штуку в руки и представь себе, что штыри — это четыре измерения четырехмерного пространства. Тебе что-нибудь говорит слово «тессеракт»?

— В школе учитель геометрии показывал нам, как делать тессеракты — то есть их проекции — из пластилина и спичек. Очень интересно. Я обнаружила еще кое-какие четырехмерные фигуры, проекции которых делать легко. И научилась их делать. Разными способами.

— Шельма, у тебя был какой-то совершенно исключительный учитель геометрии.

— Так я же училась в исключительном классе. Ты только не падая в обморок, Зебби, я состояла в группе так называемых сверхуспевающих детей. Тогда как раз было сочтено недемократичным называть нас «особо одаренными».

— Вот это да! Так какого же черта ты вечно изображаешь дурочку?

— А вы обо всем поверхностно судите, молодой человек! Я хихикаю, потому что не позволяю себе рыдать. Это безумный мир, и единственный способ получать от него удовольствие, — это относиться к нему как к шутке. Но это же не значит, что я не читаю и не думаю. Я читаю все: от Джиблетта до Хойла, от Сартра до Полинга[11]. Я читаю в ванне, читаю на стульчаке, читаю в постели, читаю, когда ем в одиночку, и читала бы во сне, если бы только умела спать с открытыми глазами. Дити, вот тебе доказательство, что Зебби никогда со мной не спал: книги у меня внизу — это для красоты, мое настоящее чтиво все у меня в спальне.

— Дити, ты разве думала, что я спал с Шельмой?

— Нет, Зебадия.

— И не будешь спать! Дити рассказала мне, какой ты сексуальный маньяк! Попробуй только облапить меня своими похотливыми ручищами, я кликну Джейкоба, и он тебя отколошматит.

— Не рассчитывай на это, милая моя, — смиренно отозвался мой муж. — Зеб крупнее, сильнее и моложе меня… и даже если я сочту необходимым все-таки попробовать, на меня накричит Дити. И отколошматит меня. Сын, я должен был тебя предупредить: моя дочь беспощадно применяет каратэ. У нее инстинкт киллера.

— Спасибо. Кто предупрежден, тот вооружен. Буду защищаться с кухонным стулом в одной руке, револьвером в другой и кнутом в еще одной, как я это проделывал со львами и тиграми в цирке.

— Получается три руки, — сказала Дити.

— Я четырехмерный, милая. Профессор, наш семинар можно ускорить, мы недооценили нашу сверхуспевающую студентку. Хильда очень способная.

— Зебби, давай поцелуемся и помиримся, а?

— Только после звонка, сейчас идут занятия.

— Зебадия, это никогда не бывает не вовремя. Правда, папа?

— Поцелуй ее, сын, а то она скуксится.

— Не скуксюсь. Я не кукса, я кусака.

— По-моему, ты куколка, — сказал Зебби, обхватил меня за плечи, перетащил к себе через стол и впился в меня губами. Наши зубы клацнули, а мои соски взметнулись вверх. Иногда я жалею, что я такая благородная.

Но тут он опустил меня на место и объявил:

— Занятия продолжаются. Два штыря колючки, окрашенные в синий цвет, представляют трехмерное пространство нашего опыта. Третий штырь, окрашенный желтым, — это наше привычное £-время. Красный четвертый штырь символизирует одновременно may-время и га-время, неисследованные временные измерения, необходимые для теории Джейка. Ну вот, Шельма, мы урезали шесть измерений до четырех, теперь придется либо делать умозаключения о шестимерной системе по аналогии с четырехмерной, либо прибегнуть к такой математике, которую, насколько мне известно, понимают только Джейк и мой кузен Эд. Если, конечно, ты не выдумаешь нам какой-нибудь способ представить шесть измерений в трехмерной проекции — ты же говоришь, у тебя проекции отлично получаются.

Я закрыла глаза и задумалась.

— Зебби, по-моему, это невозможно. Не знаю, может, Эшер[12] смог бы.