Число зверя

Вот уже достаточно долго Брежнев то и дело возвращался к одному довольно неприятному вопросу, возникавшему и обретавшему все более непредсказуемые очертания и размеры; вопрос этот выбивался из привычных рамок повседневных забот и проблем, несколько лет катившихся по накатанному пути незаметно и как бы само собой. Глава государства и партии пытался более конкретно определить свое место в общем процессе жизни, наметить четкие границы своей деятельности, с тем чтобы никогда их не переступать. Он отлично понимал, что один человек, даже самый работоспособный, не в силах охватить и контролировать несметность событий, людей, движений самых разнородных сил, переплетающихся в хаотическом множестве не только в мире, но и в любом отдельном государстве, и вызывающих тем самым новые непредвиденные сложности и проблемы. Руководить всем и вся одному было нельзя, можно было лишь делать вид, что ты волей неволей являешься неким центром, вызывающим своей волей действия и движения вокруг себя и в государстве, как внутренние, так и внешние, а точнее, нужно было просто не отставать от самого процесса жизни, неизвестно кем и куда направляемого, и не мешать этому, не пытаться влиять на таинственное варево жизни — в сей простой истине и заключался весь смысл верховного руководства и его успех. Конечно, исповедовать данную истину, удобную для любого, отмеченного судьбой и оказавшегося на вершине власти человека, — одно, и совсем другое — удержаться в том же убеждении в реальной, повседневной и, как это в основном и бывает, рутинной работе, — здесь уже нужна большая воля и выдержка. И в данном особом случае, когда не по дням, а по часам разгорается чуть ли не общегосударственный ненужный скандал, он с некоторой долей иронии велел своим помощникам переправлять все относящееся к неприятному делу в ведомство Михаила Андреевича, тем более что в последнее время натиск лично на него усилился. Пришло коллективное письмо видных академиков, писали отставные генералы, возмущались известные писатели и артисты, все требовали от него вмешаться лично и расставить точки, — требовали по наивности невозможного в его положении. Он даже принципиально не стал читать скандальную статью, лишь ознакомился с ее сутью в кратком изложении, и уже на другой день после своего распоряжения, взглянув на вошедшего Суслова, сосредоточенного и целеустремленного, с тоненькой папкой в руках, он сразу, по одному его виду и выражению лица понял, что вел и ведет себя единственно правильно и что хорошо иметь рядом неподкупных и честных соратников вроде Михаила Андреевича или Юрия Владимировича, знающих дело людей, прошедших большую и трудную школу партийной борьбы и жизни.

— Прости, я попросил нам не мешать, — сказал Суслов, здороваясь. — Нужно без помех обсудить, дальше, пожалуй, тянуть нельзя,

— Ну, что там у тебя, пожар разгорелся? — спросил Брежнев, стараясь с самого начала придать разговору полуофициальный, полудружеский тон. — Никак не возьму в толк, отчего столько шуму? Главное, что за этим кроется, — добавил он, приглашая садиться и внимательно наблюдая за Сусловым, расстегнувшим папку, извлекающим из нее какие то бумаги, письма и вырезки из газет и аккуратно, по одному ему известному порядку, раскладывающим их перед собой. Лицо второго человека в партии было спокойно и выражало легкую иронию — история, по его мнению, выеденного яйца не стоила, но в нее на полном серьезе втянулось множество известных людей и нужно было, хочешь не хочешь, реагировать, хотя дело было в другом — завязывалась сложная и далеко идущая интрига.

— Знаешь, Михаил Андреевич, давай всю эту писанину отодвинем подальше, — неожиданно предложил Брежнев, все с той же, несколько расслабленной, добродушной усмешкой, все чаще появляющейся у него в последнее время. — Лучше объясни мне на пальцах, как говорится, отчего сыр бор расшумелся, дело то пустяковое, на мой взгляд. Ну, мало ли кому какая дурь в голову втемяшится? Я сейчас попрошу принести кофе с рюмочкой коньяку. Рабочий день кончается, а я сегодня и без того вымотался. Ох и скользкий тип Чаушеску, точно угорь, так и выворачивается из рук, ни за какое место не удержишь… Давай, Миша, как между нами повелось, без особых чинов…