Число зверя

Поднявшись на шестой этаж и остановившись перед знакомой дверью, Сергей Романович прислушался; на лестничной площадке тускло светила лампочка, затянутая проволочной сеткой, — полуночная тишина успокаивала. Его не ждали, хотя он и думал, что ему обрадуются — в этом он мог не сомневаться. Дурманящая нега отдалась в затвердевших, напрягшихся ногах, во всем теле; он достал ключи, в последний момент передумал и потянулся к тусклой кнопке звонка. И сразу же отдернул руку. Откуда то сверху послышались веселые голоса, кто то упомянул нелестным словом домоуправление, опять испортившийся лифт, далее до Сергея Романовича дошел звук сочного поцелуя и женский податливый смешок, и дальнейшее уже не представляло выбора — внизу тоже хлопнула дверь и пробубнил что то недовольное голос вахтерши. Сергей Романович быстро открыл дверь ключом, беззвучно прикрыл ее за собой, придерживая внутреннюю пуговку замка, чтобы он не слишком громко щелкнул. Он прижался спиной к двери, затаился — мимо, сдерживая голоса, прошли сначала сверху, затем проследовала, очевидно, уже пожилая, запоздавшая пара снизу. Сергей Романович подождал еще немного и, осуждая про себя беспечность двух женщин, так и не позаботившихся, несмотря на его советы, о дополнительных запорах на входной двери, ощупью пересек прихожую, особенно остерегаясь у дверей в камору Устиньи Прохоровны и на кухню, и, остановившись у полуоткрытой двери в гостиную, вновь прислушался; мелькнула мысль о сумасшествии. Он скользнул в дверь и двинулся вдоль стены к фонарю со старинным письменным столом: он должен был уничтожить черный камень, предотвратить исходящую от него опасность для самого дорогого человека — для женщины, готовящейся стать матерью его ребенка. В следующую минуту он с трудом удержал крик и крепко прижался похолодевшей спиной к стене, — сердце оборвалось, мучительный звон словно разорвал голову; уже понимая, что опоздал, и теряя всякий контроль над собой, он бросился к светлевшему между круглым столом и диваном очертанию какого то длинного предмета, уже безошибочно зная, что это такое, и все равно не веря и не соглашаясь.

Он изломанно, словно во сне, опустился на колени, протянул непослушную, почти ледяную руку. Тело Ксении давно остыло и уже начало деревенеть, волосы на затылке слиплись от крови, подсохшей и взявшейся коркой, — удар был профессионален и точен. По прежнему замедленно, как в кошмарном сне, Сергей Романович отодвинулся, — тут же неподалеку лежала и Устинья Прохоровна, светлея маленьким старушечьим лицом, с растрепанными редкими волосенками, без своего обычного платочка на голове. И вторично он почти потерял сознание, затылок и глаза тронула нежная изморозь; он опоздал, и нужно было действовать молниеносно, здесь побывал кто то куда почище примитивного грабителя. Вдруг вспомнилась Мария Николаевна, ее последние слова, — пожалуй, назад через дверь ему уже не выйти, все уже перекрыто, можно было лишь выпрыгнуть из окна и подвести черту. И как это бывает в преддверии последнего шага, в нем тотчас сработал некий защитный механизм, вспыхнула и в одно мгновение высветилась вся прежняя, чуть ли не с пеленок, жизнь, и мать, и университет, и первая девушка, и пророчество отца Арсения, и страх Ксении… «Обол, Обол! — прозвенел в нем высокий, рвущийся незнакомый голос, хотя это беззвучно выкрикнул в запоздалом прозрении он сам. — Обол, сука!» И тогда в нем что то окончательно сместилось, на него рухнуло непривычное чувство полнейшего освобождения, и прежде всего от самого себя, — времени больше не оставалось, в любую минуту могли взломать дверь — он уже ощущал рядом присутствие чужой, враждебной силы, добычу уже затравили и теперь только ожидали удобного момента.

Почти парализованный, он все никак не решался сдвинуться с места; он чувствовал на себе застывший взгляд Ксении и непомерным, тупо отдавшимся в мозгу усилием воли встал, прошел в спальню, сорвал с кровати какое то покрывало и накинул его на убитых женщин. Ему сразу стало легче; не зажигая света, он прошел к старинному письменному столу в фонаре — здесь явно чего то искали и не успели привести все в надлежащий порядок. Отодвинув штору, он присмотрелся — на противоположной стороне улицы, неровно покачиваясь, горел фонарь, отбрасывая широкое пятно света на тротуар и на проезжую часть улицы, — было совсем безлюдно, город словно вымер. И тогда он спиной ощутил на себе неподвижный, уже знакомый взгляд и не обернулся. «Не смей! — сказал он себе. — Ты ведь и сам уже умер, тебе нельзя стало жить, и ты умер. Выполни последнее, а дальше…»