Число Приапа

«Милое дитя! – писал фон Нейланд своей незаконнорожденной дочери. – Я не знаю, когда попадет к тебе в руки это письмо. Скорее всего к тому времени война окончится, и ты сможешь вернуться в Шнепельн. Прежде всего постарайся узнать мою судьбу. Я решил сопротивляться захватчикам до последнего, как верный вассал своего герцога. Многие курляндцы последуют моему примеру, и война, я надеюсь, не затянется. Если я останусь жив, мы достанем сокровища вместе. Если же меня настигнет гибель, ты возьмешь их сама и постараешься благоразумно ими распорядиться. На картине, которую ты, несомненно, сохранила, есть потешное изображение языческого бога Приапа. Шесть букв на постаменте означают цифры. E – 8, D – 4, B – 2, C – 3, I – 9. Ты помнишь, как распорядиться этими цифрами. Я разделил картину и ключ к ее пониманию на случай, если кто-то догадается о закопанном мной имуществе и постарается тебя обмануть. Я даже полагаю, что это мой непутевый и бестолковый племянник – господин фон Альшванг. Поэтому будь очень осторожна. При необходимости запомни ключ и уничтожь письмо. При иной необходимости сложи картину, где господин Приап, хоть в двадцать раз. Не беспокойся о ней – ее ценность не покрывает стоимости пошедших на нее красок…»

Дочитав до этого места, Кнаге обиделся – все-таки самую первую из картин он старался написать получше, да и полуобнаженные скотницы ему удались.

– Что случилось? – спросила Клара-Иоганна. – Что это за цифры и буквы? И при чем тут непристойный римский божок?

– Мне нужно хорошенько подумать, – ответил Кнаге. – Тут то, что я ожидал увидеть, но…

– Я хочу знать, наконец, что это за письмо! – воскликнула Клара-Иоганна. – Мне кажется, ты не обойдешься без умного совета.

Кнаге подумал – и рассказал ей правду.

Она слушала внимательно, кое-что уточняла. Завершив историю с картинами и кладом, Кнаге уставился на невесту с надеждой: она женщина толковая, должна что-то придумать.

Похоже, в ее жизни уже были и вранье, и тонкие уловки, уж очень быстро она отыскала выход из положения. А главное – она сразу поняла, что клад можно присвоить, употребив для этого не так уж много стараний. Вслух об этом не было сказано ни слова – но незачем говорить, когда и так все ясно.

– Нельзя, чтобы этот господин ехал в Хазенпот, – решила Клара-Иоганна. – Он узнает, что ты соврал ему про Лейнерта, и может придумать какую-то пакость, а мы ее сразу не разгадаем. Я полагаю, раз он не знает Лейнерта, то роль этого человека может сыграть любой, кому заплатят небольшие деньги. Нужно только придумать причину, по которой Лейнерт не мог уехать с письмом в Либаву, а потом оказался во Фрауэнбурге.

– Та же причина, по которой фон Альшванг остался без сапог. На дороге в Либаву – шведы, а где нет шведов – лихие люди. Лейнерт побоялся ехать и решил вернуть мне письмо. Он знал, куда я уехал, и так совпало, что у него были свои дела во Фрауенбурге. Отыскать меня ему было несложно… – Кнаге задумался. – Совсем несложно – он сам дал мне адрес бюргера, сдающего хорошее жилье. Но разве госпожа хочет, чтобы письмо попало к этому пьянчужке?

– Твое дело – писать картины, а мое дело – придумывать всякие хитрости и тонкости, – отвечала невеста. – Ты же художник! Перед тобой лежит письмо, написанное довольно красивым почерком. Я взяла с собой стопку хорошей дорогой бумаги, а плотная бумага, чтобы смастерить конверт, у меня найдется.

– Печать?.. – уже поняв замысел, спросил Кнаге.

– Печать приспособим от настоящего письма. Я очень аккуратно ее срезала.

Писать в экипаже было затруднительно. Кнаге встал на колени, бумагу положил на сиденье, Клара-Иоганна достала пенал и походную чернильницу.

– Поупражняйся, – велела она. – Фон Альшванг наверняка знает почерк фон Нейланда.

Кнаге начертал несколько строк, стараясь подражать почерку барона, и получилось неплохо. Клара-Иоганна одобрила и стала диктовать письмо. Оно слово в слово повторяло послание фон Нейланда, только цифры были другие. Потом кнаге взял у нее листок и очень похоже изобразил баронский росчерк.

– Очень хорошо, – сказала Клара-Иоганна. – Ты настоящий художник. Теперь возвращайся к фон Альшвангу. Я найму человека, который, назвавшись Лейнертом, принесет тебе письмо. Когда этот чудак уедет, к тебе придет Швамме…

– Одну минуту…

Он вспомнил, как пьяный фон Альшванг жаловался на дядюшку, завещавшего клад Марии-Сусанне. Баронов племянник пересказал подслушанный разговор, из которого сделал такие важные выводы, и было в этом разговоре нечто, удивившее его, – упоминание о дедушке фон Граве и прекрасной саксонке. Что это означало – Кнаге и вообразить не мог, однако фон Нейланд вряд ли стал бы напоминать дочери о чем-то незначительном.

Поэтому Кнаге приписал в подлинном письме, под росчерком барона: «К тайне имеют отношение дедушка барона по матери фон Граве и его мать, прекрасная саксонка, в девичестве фон Граве». О том, что красавица уже много лет в могиле, он не упомянул.

Курляндия, наши дни