Число Приапа

– Покойник был совсем древний, шведского времени. По башмакам определили. Место высокое, земля сухая – как-то вышло, что одежда не сгнила. Он был накрыт какой-то тряпкой. А под тряпкой – бумага. Старинная плотная бумага, исписанная коричневыми чернилами. Всем стало интересно. Пошли к священнику в католическую церковь. Он должен в этих старых буквах понимать. Он два дня сидел – что-то разобрал. А потом у него пропали и та бумага, и листок, на котором он записал свой перевод. Дело было летом, спал с открытым окном, собаку не держал. Еще у него мобильный телефон тогда пропал и монитор от компьютера. Компьютер был старым, а монитор – новый. Стали разбираться – кто бы это мог быть. И вспомнили – когда откопали покойника, с бригадой был один человек. Его хозяин стройки прислал с двумя ящиками всякой дряни – ну, там брезентовые рукавицы, веревки какие-то… И он, этот парень, очень той бумагой заинтересовался, вместе со строителями ходил к священнику. А потом пропал. Снепельский лейтенант Думпис отыскал того хозяина, спрашивает: ты кого присылал с рукавицами? Тот говорит: зовут его Гунча, он мне как-то зеркало заднего вида за пять латов продал. Он через Снепеле в Раньки ехал, я его просил рукавицы ребятам завезти. Ну, конечно, больше этот Гунча в Снепеле не появлялся. Судя по всему, это ваш, с двумя лопатами. Вернулся, значит.

– Здесь он, значит, был Гунча. А в самолете представился девушке как Эрик, – вспомнил Полищук. – Поедешь с нами? Мы и отвезем, и привезем! Это быстро! Ты только покажи, где те два холмика, на которых были мельница и могила.

– Где могила – там уже дом стоит. Покойника-то похоронили… Ты разве не помнишь – про него еще в газетах писали!

– Помнить всех покойников, про которых в газетах пишут, – это три головы нужно иметь, как… как… – Полищук замолчал, пытаясь перевести на латышский «Змея Горыныча».

– Как у дракона, – помог Хинценберг.

– Ну, едем? – Полищук уже был нетерпелив.

– Но только туда и обратно.

– Хорошо.

Полищук забрал у Хинценберга тяжелую сумку с фотографическим арсеналом и легко понес ее к машине.

– Вы давно знакомы с господином Полищуком? – спросил Хинценберг.

– Два года.

– Серьезный человек.

– Да. Поэтому и оставили в полиции.

– Глупо это было – избавляться от русских следователей. Теперь видите, что глупо?

– В Кулдиге русских и не было.

– Зато в Риге были.

Айвар не ответил. Видимо, не хотел ссориться со стариком.

– Да, новое поколение, – сказал Хинценберг так, что Тоня явственно услышала: и этого оболванили.

Хинценберг не был похож на других знакомых латышей. В нем, то ли от природы, а то ли от возраста, была истинная внутренняя свобода, которой Тоня немного завидовала. Он мог позволить себе быть честным, мог позволить себе слушать лишь доводы здравого смысла. В наше время это немалая роскошь – так думала Тоня, вспоминая латышскую студенческую компанию в Академии художеств. Он мог позволить себе смотреть на мир глазами, не замутненными никакой хитросочиненной исторической болью. Как он дошел до этого – Тоня пока не понимала. Теоретически именно он, как все его поколение, должен был скрипучим от злости голосом клясть проклятых русских оккупантов. Однако же не клял – и Тоне очень хотелось разгадать эту загадку.

Лейтенанта Думписа встретили случайно – он ехал в Снепеле с хутора, где составлял протокол об очередной драке: соседи, родные братья, никак не могли поделить спорную яблоню, что росла на земле у одного, а ветви свесила во двор к другому. Делили они ее обычно спьяну и очень надоели Думпису. – Им просто охота кулаками помахать, – сказал Айвар. – Если спилить яблоню – они из-за горелой спички подерутся. Слушай, нам нужен холм, где стояла мельница, помнишь? Вот, горожане ищут.

Он беседовал с коллегой, выйдя из машины. Полищук, одетый в штатское, оставался за рулем. Хинценберг открыл заднюю дверцу, чтобы лучше слышать разговор. Перебравшаяся к нему, чтобы освободить место рядом с водителем, Тоня тоже заинтересовалась.

– Как, и этим холм подавай? – удивился Думпис. – Это место пользуется большим спросом.

– Выходи, Сергей, – позвал Айвар.

Сельский полицейский не сразу опознал в просто одетом мужчине городского полицейского. А опознавши – насупился. Во-первых, городской, во-вторых – русский, в-третьих – в звании, до которого Думпису еще маяться и маяться. Сельский полицейский стал отвечать односложно. Да, приезжают всякие. Да, ходят между холмами. Да, забредают и туда, где на месте сгоревшей усадьбы поставили большой колхозный коровник, но и он за двадцать лет пришел в негодность. Была другая усадьба – от нее кое-что уцелело. Нет, к другой не ходят. Нет, ничего такого не было. Нет, никто на них не жаловался.

Хинценберг, сидя в машине, этой содержательной беседы не слышал – но он ее видел.

– Деточка, они нашли каменного дурака, – сказал он Тоне. – Я же говорил, что он где-то здесь. Пойдем-ка к Полищуку на выручку. Ну-ка, выбирайся, дай на тебя взглянуть. Эту свою штучку задери повыше.