Численник

Вчера пополудни подруга-поэтка
вдруг вышла случайно сама из себя,
в то время магнитная тайная буря
искусно и ловко прошлась по Москве.
Подруга-поэтка взмахнула рукою
и темною бровью слегка повела,
и тут же исчезла из глаз окруженья,
шаром покатившись, взлетев, словно шар.
Притом по дороге предметы и книги,
растенья и мебель, знакомцев черед,
а также желанья, событья и сплетни
налипли поэтке на пламенный бок.
Вздохнула поэтка: вот странное дело,
когда я моложе и лучше была,
мое эгоцистское эго как иго
мясисто и тяжко довлело, давя,
но с каждым мгновеньем растущего срока
теряло оно свой значительный вес,
а в это мгновенье они уравнялись,
мой шарик воздушный и шарик земной,
и вещи прозрачны, и я легковесна,
и вас, дураков, не касаюсь ничуть,
хотя, если честно, бывают мгновенья,
когда я без вас никуда и ничто!..
Движенье магнитом тянуло-толкало,
и ах, суматоха, и ах, бурелом, —
попадали с ног окружные людишки,
включая подругу, ну то есть меня.
Пройдясь по сосудам, по нервам, по клеткам,
магнитная буря, вконец обессилев,
подругу на волю вдруг враз отпустила,
без сил притяженья оставив ее.
Никто не заметил минутного сбоя,
минутного жара, минутных разлук.
И только поэтка, в себя воротившись,
опустошенно рыдала в углу.

«О, как я понимаю Вас…»

Олегу Чухонцеву

О, как я понимаю Вас,
до слез, вдруг брызнувших из глаз,
когда меж стрехой и строкой
нить ссучена живой тоской:
в ней дождь, и вёдро, и темно,
и сбудется, что суждено,
и смолоду вечерний свет,
как вешний след, вишневый цвет.
Вот ученик и вот урок
исполненный. И новый срок.
Срока огромные. Трясет
страну. А тот же ход работ:
работа сеять и пахать,
работа печь, стихи писать,
работа огурцы солить,
работа бражничать и жить,
и видеть, утренней росой,
как птица тянет по косой,
уходит, зябко ежась, тень,
и будет полноценным день.
А тот, кто кровник и двойник,
к прозрачной пустоте приник,
меж чувством маясь и умом, —
его возьмем с собою в дом,
слегка добавим маеты
и отогреем у плиты,
накормим и уложим спать,
дадим блокнот – блокнот марать,
а сами тихо выйдем вон,
чтоб дом обжил получше он,
чужой, и милый, и любой,
где урожден и где живой.
И вот однажды, в некий час,
когда прочтут народы Вас,
у человечества в крови
больной восстанет ген любви.
Тот род единственный восстания
приму на площади Восстания
в зареванный морковный час,
когда я думаю о Вас.

«Однажды прилетела к нам муха Евдокия…»