Числа. Хаос

— Ничего страшного, миссис… э-э. Ничего страшного. Вам кажется, что это будет на самом деле, вы волнуетесь, однако ситуация под контролем, поймите. Нет никаких причин для паники, ни малейших. Предоставьте все нам.

— Значит, вы что-то предпримете? Начнете вывозить людей?

Бабуля пытается ослепить его своими фарами, но его так просто не возьмешь. Он прикрывает глаза и гнет свою официальную линию.

— Не нужно никого вывозить. Наши системы справятся с любой чрезвычайной ситуацией.

— Надо всех эвакуировать! — Сейчас я сорвусь на визг. — Здесь опасно. Здесь…

— Худшая опасность — это паника. Вы же сами знаете, что такое журналисты. Такую историю они раздуют в мгновение ока, и простые телезрители забегают как безголовые куры. Если все разом решат уехать, транспортная система не справится с наплывом пассажиров. Это было бы нежелательно, поэтому я вынужден настаивать, чтобы вы никому ни о чем не рассказывали и предоставили все профессионалам. — Он встает и протягивает бабуле руку. — Спасибо за внимание.

Она берет руку и некоторое время держит, а потом награждает мистера Тейлора своим фирменным взглядом. Ага, зацепила, я прямо чувствую, как у него поджилки трясутся.

— Нет-нет, вы определенно должны что-то предпринять, — говорит бабуля. — Вы этого так не оставите. Вы оповестите полицию, пожарных кого полагается.

— Да. Да, само собой. С соблюдением необходимых процедур.

— Оповестите, значит.

Впилась как клещ.

— Да, оповещу. Благодарю вас, миссис Доусон. На вашем месте, — добавляет он, понизив голос — я бы обратился к врачу. Мальчик у вас слишком возбудимый, тревожный. — Он уже шепчет: — Это может быть семейное.

Так и хочется заорать — эй, козлина, я тут, в твоем кабинете! — но я для разнообразия помалкиваю. Я хочу только одного — уйти отсюда, убраться из этой белой сверкающей дыры.

Малыша и его мамы в приемной больше нет. Вижу их в другом кабинете. Малыш ведет себя тихо, сидит у мамы на коленях и сосет палец. Она обнимает его одной рукой. Наверно, она его все-таки любит. Наверно, все обойдется. Мне вдруг приспичило узнать его число. Хочу понять, выживет этот малыш или нет. Мне это важно. Мы еще не смотрели друг другу в глаза, он глядел только на мои ожоги.

Бабуля тянет меня за руку.

— Идем, Адам, чего ты застрял? Пошли отсюда.

Даю себя увести на Хай-стрит, по которой гуляет ветер и хлещет дождь.

— По крайней мере, это была достойная попытка, — говорит бабуля по дороге к остановке. — Никто не скажет, что мы сидели сложа руки.

— Он решил, у меня шарики за ролики зашли.

— Ты так думаешь? Думаешь, он нас не слушал?

— Не знаю, баб. У него башка другим забита, понимаешь? Вся эта государственная фигня. Сплошные планы и системы.

— В планах ничего плохого нет, правда?

Похоже, я ее не убедил.

— Бабуля…

— А?

— Что будет, если ответственный по чрезвычайным ситуациям возьмет и погибнет вместе со всеми?

Тут бабуля останавливается, поворачивается и смотрит на меня.

— А что, так и будет? — Я киваю. — Черт возьми.

— Баб, что делать?

— Не знаю, милый, не знаю.

Вдруг я вижу, какая она старенькая, и думаю: «Тоже мне, собрались мир спасать. Пенсионерка и шестнадцатилетний пацан. Похоже, нам кранты. Всему миру кранты».

— Зато я знаю, что нужно сделать первым делом. Поскорее снять эти придурочные туфли.

Она стряхивает туфли, берет их и несет до ближайшей урны. Выбрасывает их и шагает к остановке. Шлепает в одних колготках прямо по мокрому тротуару.

— Баб, так нельзя…

— Нельзя? Кто сказал?..

Подходим к остановке, как раз когда подъезжает автобус, и только когда мы садимся, я вспоминаю, что вырезки про маму вместе с папкой так и остались лежать у Тейлора на столе.

Сара

Мари ничего не говорит. Ни слова. Ей ни к чему — все написано на лице. Сама находит дорогу через кухню к задней двери. Я бегу следом. Она ежится от ветра, прижимает папки к груди.

— Подождите! Подождите, пожалуйста! — кричу я ей вслед. Она останавливается у калитки, и я догоняю ее. В лицо нам хлещет дождь.

— Я чистая, — говорю. — Никогда не принимала наркотики. Ни разу в жизни. Мне это неинтересно. Мальчики — да, но я тут ни при чем. Мне здесь ничто не угрожает. Нам здесь ничто не угрожает.

— Салли, сколько вам лет?

— Девятнадцать.

Конечно, она мне не верит.

— Здесь нечего делать девятнадцатилетней девушке. И разумеется, нечего делать маленькому ребенку. Вы же сами понимаете!

— Это наш дом. Мы здесь живем. Нам здесь хорошо.

— Салли, у нас есть определенные обязанности. Обязанности. До скорой встречи.

С этими словами она уходит. Дождь такой холодный и льет с такой силой, что лицу больно.

Калитка не хочет закрываться, дико раскачивается на петлях. Хватаю ее и с грохотом захлопываю. Вот бы отгородиться от всего мира. Почему нельзя было оставить меня в покое? Калитка налетает на засов и снова распахивается.

— Блин! Блин горелый! — Крик уносит ветром.

Возвращаюсь в дом. Винни поднимает голову от стола:

— Это твоя подружка?

— Ты, придурок обдолбанный, моя подружка из комитета по правам ребенка! Из городского совета!

Он замирает, потом медленно кладет фольгу обратно на стол.

— Во влипли, — говорит он.