Числа. Хаос

Она пожимает плечами:

— Тут я ничего поделать не могу.

Мы глядим друг на друга — и вдруг я понимаю, что на нее можно все вывалить.

— Баб, он мне угрожал. Но я его не убивал. Это не я.

Она прижимает палец к губам.

— Ни слова им не говори, — шепчет она. — Ни словечка!

Допрос длится до вечера.

Я не говорю ни слова.

— Кто еще там был?

Ага, щас, так я вам и сказал.

— Почему ты упал в огонь?

А как вы думаете?

— Ты видел у кого-нибудь нож?

Понемногу становится понятно, что нож не нашли. Где-то он лежит — его выбросили, спрятали или носят при себе.

Ножа у них нет. Имена есть, а улик нет.

Жду, что вот-вот все будет как в детективном сериале — кто-нибудь заглянет в дверь, подбежит и шепнет на ухо следователю: появилась главная улика, убийца найден, дело закрыто. «Все прошло по плану. Мальчишка попал в засаду, у него не было шансов». И на лицах у них, как положено, появится победная улыбка: мы его поймали. Но ничего такого не происходит.

Бабуля беседует с адвокатом — это молодая женщина, смуглая, взвинченная, она сидит с нами и все время что-то записывает в свой ноут. Потом закрывает ноут и тоже принимается задавать вопросы.

— Вы намерены выдвинуть против него обвинение?

— Если вы его задержите, я буду настаивать на присутствии врача: мой подзащитный только что из больницы. Вы намерены его задержать?

— Вы оказываете на моего подзащитного излишнее давление. Ему шестнадцать лет. Вы знакомы с требованиями закона о ювенильной юстиции от 2012 года?

Полицейские кривятся, но в конце концов соглашаются, что сегодня мне никаких обвинений не предъявят, и меня отпускают. На крыльце бабуля жмет руку адвокатше и заставляет меня сделать то же самое.

— Спасибо, — говорю.

Адвокатша улыбается от уха до уха.

— О, так ты умеешь говорить, — замечает она. Дает бабуле визитку: — Если понадоблюсь, звоните в любое время, хоть ночью.

Мы топаем домой, не представляя себе, что мы там застанем, но там все в точности как было. Оглядываю комнату: все нормально, ничего не пропало, даже комп на месте.

Спускаюсь вниз, и бабуля, закурив сигарету и поставив чайник, лезет за пазуху и достает записную книжку.

— Забирай обратно.

— Баб, — говорю, — ты знаешь, что я не хотел в Лондон?

Она щурится, глядит на меня сквозь облако дыма.

— Да.

— Думаю, пора нам двигать отсюда. Лондон для меня неподходящее место. И мама так говорила, правда? Тут опасно.

— Ну, видишь ли, тут мы с ней расходились во мнениях: я-то считаю, что тебя сюда прислала судьба. В такие времена, как сейчас, нужны такие люди, как ты, — люди, которые укажут другим путь. Ты пророк.

— Типа как Христос.

— Возможно.

У меня земля уходит из-под ног. Бабуля у меня со странностями, это я давно знаю, но сейчас она, по-моему, совсем тронулась.

— Что за хрень? Кончай фигню пороть!

— Сколько раз тебе говорить — выбирай выражения! Ты прав, ты никакой не Христос, Христос не стал бы грубить своей бабуле.

— Баб, я не Христос. Ничего такого. Я… я обыкновенный.

— Ха! Сам знаешь, что это неправда.

Пауза, мы снова глядим друг на друга, оба понимаем, что так и есть.

— Ладно, я не такой, как все. Я что-то вижу, но это не значит, что я могу изменить мир.

— Да ну? Правда не можешь?

— Не могу, баб!

— А по-моему, еще как можешь. И еще как изменишь.

— А по-моему, если я не унесу ноги из Лондона, то сдохну в тюряге.

Тут она хватается за голову:

— Не говори так! Никогда так не говори!

— Баб, я не знаю, какое число у меня. Но здесь погибнет тьма-тьмущая народу, и очень может быть, что я один из них.

Бабуля оседает на табуретку и вцепляется пятерней себе в волосы. Она давно не красилась, видны седые корни. Потеряла дар речи — наверно, впервые в жизни. Похоже, я до нее доорался. Я знаю, что надо убираться отсюда, может, удастся и ее уговорить.

— Давай собираться, сегодня же и уедем.

Она поднимает голову и смотрит на меня со своей табуретки.

— А как же та девочка?..

Сара. Ее число. Число, которое говорит мне, что я умру не в тюрьме. Или не говорит?

Бабулин вопрос так и висит в воздухе, и тут звонят в дверь. Мы оба цепенеем. Первая моя мысль — это Сара. Старая ведьма ее наколдовала. Сердце так и ухает. Вдруг да? Что мне тогда делать? Что сказать? Потом я думаю, что это полиция. Нашли нож. Сердце ухает еще пуще.

— Откроешь? — спрашивает бабуля.

— Не знаю, — отвечаю и кусаю губу.

— Похоже, они так просто не уйдут. Открой, Адам. Пожалей мои старые ножки.

Иду к двери. На улице темно, поэтому я сначала включаю свет, а потом открываю дверь.

На пороге стоит мальчик — коротышка в очках. Минуту не могу вспомнить, где я его видел. Он видит мое лицо и отводит взгляд, но потом смотрит снова — не на щеку, а прямо в глаза.

— И… и… извини, — запинается он. Угол рта у него дергается, и у меня в голове щелкает: это Нельсон, ботан из математического кружка.

— Чего извиняешься-то? — спрашиваю.

— Ну, пришел к тебе, когда ты только из больницы… Я вот думал, тебе будет интересно. — Протягивает лист бумаги, свернутый в рулон и перетянутый посередине резинкой.

— Что это? — спрашиваю.

— Дни рождения. Я их нанес на карту. Только…

— Что?

— Только… это не дни рождения, правда?