Чёрный беркут

Он быстро выбрался на задний двор, обошел вокруг поссовета. Не доходя до крыльца, остановился, поплотнее надвинул фуражку, чтобы ее были видны ни ссадина, ни прикрывавший ее пластырь.

Неожиданно из-за угла налетела на него Ольга, бросилась на грудь, не сдерживая сотрясавших ее рыданий.

— Да что ты, — оторопело проговорил Яков. — Перед людьми-то не срами. Подумают, и правда чего.

— Яшенька-а-а! Живо-о-ой!.. Да как же ты о нас-то не поду-у-ма-ал!

— Замолчи!.. Чего плетешь?.. С чего ж мне не живым-то быть?

Ольга отстранилась, недоверчиво поглядела на него. И он понял, что она пережила в эти минуты. Обнял жену, крепко прижал к груди.

— Люди сказали...

— Люди, люди! Сорока на хвосте принесла, а не люди. И так дел невпроворот, а ты — «люди»...

Кажется, Ольгу не очень убедила его грубоватая ласка. Она видела — на нем лица нет. Но главное — жив, только от переживаний не в себе. А как же иначе? С работы-то сняли! Попробуй не переживать!

Кое-кто из бежавших к поссовету дауганцев заметил Якова и Ольгу. Увидели их и толпившиеся у крыльца. В этот момент словно из-под земли перед Яковом появился Гришатка, ревевший в голос и размазывавший слезы по лицу.

Сначала Яков никак не мог понять, что стряслось еще и с Гришаткой. Руки и ноги целы, на лице — ни царапины, следов укуса змеи или скорпиона нет.

— Ты что? Что такое? — подхватив сына на руки, стал допытываться он.

— На-а-а-чаль-ник ска-а-аза-ал, что мы-ы-ы... вра-а-ги на-ро-о-о-да... Ми-и-и-тька дра-аз-нит!

— Какой начальник?

— На по-о-о-чте... По те-ле-фо-ну!..

Яков и вышедший на крыльцо Лозовой переглянулись.

— Алексей, поди глянь, что там за начальник, — попросил Кайманов Нырка. Стараясь успокоить сына, негромко произнес: — Он, сынок, неправильно сказал. А Митька твой дурак. Какие же мы враги народа?..

Но Гришатка не умолкал. А Яков, успокаивая сына, думал: «Кто же еще мог звонить по телефону с почты? Ясно, Павловский. И этот карьерист назвал его врагом народа? Его, Якова Кайманова, сына погибшего от рук белоказаков революционера?»

Вся кровь, хлынувшая в лицо, отлила теперь куда-то к сердцу и давила его, точно железным обручем. Бледный, он стоял, высоко подняв голову, наблюдая сухими, сузившимися глазами за обступившими его, гомонившими и выкрикивавшими что-то дауганцами.

К площадке перед поселковым Советом один за другим подкатили четыре грузовика с дорожными рабочими. Толпа сразу увеличилась втрое. Дело принимало серьезный оборот. Яков заметил, как побледнел комиссар.

— Яша, — сказал он, — надо успокоить людей, нельзя допускать стихийного бунта.

Из кузова последней машины выпрыгнули Мамед Мамедов, Савалан, Нафтали Набиев. Стали пробираться через толпу. У всех возбужденные лица, каменная пыль на рабочей одежде.

Увидев их, Барат громко предложил:

— У нас четыре машины, семьдесят лошадей. Надо всем ехать в город. Привезем тех начальников, что Ёшку снимали. Пусть поживут, как Ёшка живет. Если два раза с нашего Карахара упадут, поднимать один раз будем!

— Погоди, Барат, что ты плетешь? — попытался урезонить его Яков, но Барат продолжал:

— Ты, Ёшка, молчи. Ты говорил уже много, теперь я скажу. Давайте всем поселком соберем деньги, пошлем человека в Москву! Пусть Москва разберется, правильно сняли Ёшку или неправильно!

В задних рядах появился Павловский. Он явно старался остаться незамеченным, прятался за спины других.

— Ёшка-джан! Друзья! — вслед за Баратом обратился к собравшимся Балакеши. — Мы сами выбирали Ёшку председателем. Кто его, кроме нас, может снимать? Какой райисполком? Мы сами райисполком!

— Нельзя меня оставлять, Балакеши, — не сводя взгляда с Павловского, проговорил Яков. — Теперь я — враг народа.

— Какой враг народа? Ты — враг народа? Какой дурак это сказал?

— Есть такие. Вон Гришатка и тот теперь знает, что я враг народа!

— Ай, Гриша! Иди сюда, дорогой. Твой отец самый лучший человек. Никому не верь, что он плохой, — наклоняясь к мальчику, сказал Балакеши.

Гневный гул голосов заглушил его слова.

— Не туда ведешь, Яша, не туда! — сказал молчавший до сих пор Лозовой. — Это ж все равно, что масло в огонь...

— А черт с ним, с огнем. Этому гаду, Павловскому, я еще не то скажу...

— Товарищи! — поднял руку Лозовой.

Голоса смолкли, послышались реплики: «Тихо! Василь-ага будет говорить!»

— Яша, переводи только точно, без комментариев, — попросил комиссар. — Выборы в Верховный Совет — дело большой политической важности. Любой наш промах в этом деле на руку врагу, — сказал он. — Мы выбираем нашу Советскую власть, но мы и подчиняемся ей! Если районный Совет решил снять Кайманова с должности председателя поссовета, мы должны подчиниться. А правильно или неправильно снят Кайманов, это другое дело. У нас есть право обжаловать решение райисполкома вплоть до СНК, вплоть до Цека.

Яков точно перевел слова Лозового. Снова послышались протестующие голоса: не все соглашались с комиссаром. Но неожиданно его предложение поддержал Балакеши, только что кричавший: «Мы сами райисполком!»

— Пусть нам покажут бумагу, что Ёшка с председателей снят, — сказал он. — Тогда мы сами бумагу напишем!