Иногда я вспоминаю, как сбежала, когда мне было пятнадцать. Мой побег закончился в два часа ночи на автобусной остановке в южной части Чикаго. Ладно, к черту это. Я думала, что охранник, который меня спас, на самом деле милый, пока он не позвонил Марго. По дороге домой она прочитала мне нотацию, а потом ее муж номер три избил меня ремнем до потери сознания — и я всё равно считаю, что это было намного предпочтительнее того, что случилось на той автобусной станции.
Я тот урок усвоила.
Иногда остаться — это еще не самое худшее. Короткие перерывы между мужьями и бойфрендами, в которые я многому научилась у Марго, были не такими уж и плохими. Я научилась не быть такой, как она. Быть
Так что я выросла, стала жёсткой и решила, что плевать на всё хотела. Что ничто и никто мне не нужен, и что теперь буду существовать в этом мире одна, буду независимой. Так безопаснее. Я не хотела бояться. А люди — жуткие. Всё просто: исключить людей из этого уравнения.
И вот я провожу
Меня больше нет. Исчезла. И знаете, что это значит? Мне больше не о чем беспокоиться. Никто не сможет мне навредить, не сможет меня
И это прекрасно.
8
Утро следующего дня было, мягко говоря, неловким.
С одной стороны стола сидела Эмма. После драки с Марси и Марго у нее болела правая рука. Другие части ее тела тоже болели, но уже приятной болью — болью от рук, что стремились доставить ей удовольствие.
С противоположной стороны стола, свирепо зыркая на дочь, сидела Марго. Ну, может быть, «зыркать» — здесь не совсем верное слово. Может человек зыркать, если у него нормально работает лишь один глаз? Левый глаз и щека Марго немного опухли от нападения Эммы. Вдоль скулы тянулись три красные царапины — небольшой сувенир на память об их семейной идиллии.
В конце стола сидел Джерри, впервые без газеты. Он окидывал взглядом собравшихся, хотя, как ни странно, его пристальный взгляд вообще-то казался слегка... счастливым. Когда он думал, что его жена на него не смотрит, то мягко улыбался Эмме. Марго доставались тёплые взгляды и похлопывания по руке. Святой Джерри сохранял баланс и обеспечивал мир.
До этого никто никогда не сидел во главе стола. Джерри обычно садился в самом конце или сбоку. Марго всегда располагалась слева от него. Эмма старалась никогда с ними не сидеть, поэтому подобный вопрос ни разу у нее не возникал. Но если бы она когда-нибудь об этом задумалась, то ей показалось бы немного странным то, что ни хозяин, ни хозяйка поместья не занимают место во главе стола.
Но теперь это представлялось вполне логичным, потому что во главе стола сидел Чёрч. Он занял это место с лёгкостью и без лишних раздумий, так, словно всегда там сидел. Так, словно это место пустовало специально для него.
Может, так оно и было.
— Я всеми вами очень горжусь, — прервал неловкое молчание Джерри.
Ну, неловким оно было лишь для простых смертных. Чёрч снова погрузился в молчание и сосредоточился исключительно на своем завтраке. Казалось, он даже не отдавал себе отчета в том, что вместе с ним за столом сидят другие живые, разумные существа.
— То, что произошло вчера, было некрасиво. Очень некрасиво. Но сегодня рано утром у меня был долгий разговор с Марго и Чёрчем.
Что ж, это объясняло такую необычайную покладистость Марго — а Эмма-то уж думала, что ее сунут лицом в завтрак.
— Я рад, что мы смогли все уладить... э-э... как
Словом «семья» он подавился, словно застрявшей в горле костью.
— Ну, я сомневаюсь, что..., — попыталась вмешаться Марго, осторожно приложив к лицу наманикюренную руку.
— Я понимаю, что женщины от природы темпераментны, — продолжил он.
Эмма уставилась на него. Это происходит на самом деле?
— Матери часто ссорятся со своими детьми. Вот, у Пола с его мамой это продолжалось бесконечно. Это естественно. Поэтому я действительно очень горжусь тем, что все нашли в себе силы забыть обиды и
А было ли всё забыто?
— Ну что ж, милый, я... я рада, что ты рад. И
Эмма взглянула на того, кто сидел во главе стола. Чёрч по-прежнему оставался безучастным, просто читал книгу и жевал свои хлопья. От вчерашнего человека, того, кто еще ночью казался оголённым проводом, полным энергии и хаоса, не осталось и следа. На его место снова вернулось безмолвие.