Чингиз-наме

Тай-Туглы-бегим, которая была знаменита, жена Узбек-хана [и] мать Джанибек-хана — была жива в то время, [когда] не осталось никого из потомства Саин-хана. Сказала [тогда] упомянутая бегим: “Теперь ханство и юрт достанутся потомству Шайбан-хана”.

Был в то время сын Мангутая из потомства Шайбан-хана, [которого] звали Хызр-оглан. Юрт Мангутая, назначенный [ему] Саин-ханом, находился в [местности] под названием Ак-Куль[261]. Мы упоминали уже выше, почему [Мангутай] отделился от прочих огланов [Йочи] и находился в своем юрте. Одним словом, упомянутая бегим призвала Хызр-оглана и сделала [его] ханом на троне Саин-хана в вилайете Сарая. [Но] пусть рассказ этот [пока] прервется на этом месте.

Мы подошли к рассказу об огланах, которые находились, при дверях [юрты] Тенгиз-Буги, сына Кыйата Джир-Кутлы, и к рассказу о том, как убили Тенгиз-Бугу, [а] Кара-Ногай стал ханом. В то время когда Узбек-хан — да пребудет над ним милость [Аллаха] — в гневе отдал в кошун Кыйат Исатаю внуков семнадцати сыновей, родившихся от других жен Йочи-хана, вместе с принадлежавшими им племенами, то после того как умер упомянутый Исатай, остались [все они] сыну его Тенгиз /51а/-Буге. Очень наглым и злым человеком был этот Тенгиз-Буга. Жестоко истязал и унижал он огланов этих, что были из потомства государей его. Например, когда решил он возвести мавзолей над отцом своим Джир-Кутлы, то заявил: “Быть им строителями”, — и всю работу [по возведению] мавзолея поручил им, никого больше не привлекая. Даже воду подносить, делать кирпичи и подносить кирпичи. — приходилось им. Много мук приняли они: у одних спина превратилась в рану, у других — грудь, у третьих истерзаны были ноги. [Так] рассказывают. А впрочем, Аллах лучше ведает!

Кроме того, ежедневно утром приходили огланы эти и сидели в кругу перед дверьми [юрты Тенгиз-Буги]. Всякий раз, когда устраивал он прием, играли музыканты хвалебный кюй, как только доходила до него чаша. [Так и] узнавали, что дошла чаша до бека, едва начинали в юрте играть хвалебный кюй. Снимали [тогда] огланы эти шапки свои, опускались на колени и стояли до тех пор, пока не выпивал он чашу и не прекращали играть мелодию. После того надевали они шапки свои.

Рассказывают. Устроил однажды этот злосчастный прием зимой, в лютую стужу. Вдруг послышались звуки мелодии. Скинули огланы эти, в соответствии с повседневным требованием, шапки свои и опустились на колени. Стоял мороз. [У того из них], кого звали Хусайн-оглан, [а] был он из родичей отцов Тимур-Кутлук-хана [и] Урус-хана, обморозились уши и более чем до половины отвалились. С тех пор стали называть его Корноухий Хусайн (Чонак Хусайн).

И вот, когда минуло три года правления Бердибек-хана, на четвертый год с начала осени /51б/ хан заболел. Болезнь хана затянулась надолго. Наступила зима. Зимовка упомянутого Тенгиз-Буги постоянно находилась на берегу Сыра.

Одним словом, рассказы эти, эти предания, что упомяну я сейчас, слышал я от покойного, в бозе почившего хазрат хана — да упокоит Аллах прах его и да сделает рай его обителью — хазрат Эль-Барс-хана. Хорошо он знал предания.

[Когда] минуло три года правления Бердибек-хана, на четвертый год зимой, с начала осени, хан стал болеть. Тенгиз-Буга зимовал на берегу Сыра. Известия о болезни хана приходили непрерывно.

Было утро. Огланы эти сидели в кругу перед дверьми [юрты] бека. В тот день, поднявшись спозаранку, Тенгиз-Буга устроил прием. Музыканты его играли [мелодии] йыба, йыравы его пели йыры, и было шумно там и весело. Утрами было морозно. Какой-то человек, верхом на буром коне, плотно закутанный в волчью шубу [и] с туго затянутой шубой на коне, близко подъехал к юрте, спешился и привязал коня своего к крытой повозке, [затем] положил на повозку лук свой и стрелы и вошел в юрту. Все затихли — и музыканты его, что играли, и йыравы [его], что пели. Долгое время ни звука не доносилось с того собрания. Потом опять заиграли музыканты и пир пошел горой. Находившиеся снаружи огланы эти, обсуждая это происшествие, размышляли: “Кто бы мог быть этот приехавший человек, что на собрании этом так поразились?”.

И вот, были среди огланов этих два человека. Был один из них умным и мудрым. Звали его Букри-Ходжи-Ахмад. Кое-кто говорит, [что] звали [его] Мудрый Сайчи-оглан (Сагышы артук, Сайчы-орлан). /52а/ Другой был исполин, стрелок [и] богатырь, равного которому в то время не было. Звали его Кара-Ногай.

Позже, [когда] в обществе [том снова] воцарилось веселье, пришел немного спустя за Кара-Ногаем[262] ундакчи[263] и сказал:

“Вас вызывает бек”. Тот поднялся и вошел к беку. Опять замолчали они на какое-то время. Потом опять в обществе воцарилось веселье.