Чингиз-Хан

– Твой владыка, царь Бурхань, обещал в предстоящем новом походе быть моей правой рукой. Теперь народ мусульман убил моих послов, и я отправляюсь за это наказать шаха Хорезма. Пора царю Бурханю явиться сюда со своими всадниками и занять место на правом крыле моего войска.

Тангутский посол, занятый разговором с красавицей Кулан-Хатун, небрежно ответил Чингиз-хану:

– Если у тебя не хватает войск для похода, так не будь каганом.

Чингиз-хан отбросил в сторону баранью лопатку, вытер жирные пальцы о белые замшевые сапоги и провел по усам полой собольей шубы. Все затихли. Задыхаясь, он захрипел, обращаясь к тангутскому послу:

– Ты говоришь от имени твоего государя. Как же ты посмел мне так дерзко отвечать? Разве мне трудно сейчас же двинуть мои могучие войска на тангутское царство? Но у меня сейчас другие заботы, и я не стану громить теперь вас, подлых, коварных, как ты, тангутов. Однако, если вечное небо сохранит меня от вражьей стрелы, то клянусь, когда я вернусь обратно, разгромив хорезм-шаха, я пойду войной на твоего неверного царя. Тогда я припомню твои слова и вам покажу, умею ли я быть каганом!.. Елю-Чу-Цай, прикажи сейчас же подать лошадей, и пусть этот тангутский щенок уползает из моего шатра.

Тангутский посол Ашаганьбу, заикаясь, ответил:

– Разве я сказал что-нибудь обидное?

Но китайские слуги подхватили его под руки и выволокли из шатра.

Чингиз-хан, нахмурившись, строго указал китайскому послу Мен-Хуну, что тот очень мало пил, и в наказание заставил его выпить подряд шесть больших чаш вина. Посол покорно пил, и все гости в это время пели в честь китайца хвалебную песню. После шестой чаши посол упал и сразу заснул. Чингиз-хан снова стал веселым, приветливым и сказал:

– Вот мой гость напился! Значит, он мой друг и думает со мной одним сердцем. Осторожно отнесите моего друга в его шатер. Утром он также может возвращаться к себе на родину. Пусть начальники городов повсюду его задерживают подольше, дают ему вина, чаю и угощений, каких только он ни пожелает. Приказываем, чтобы в пути хорошие музыканты ему играли на флейте и бряцали на струнах. Мы желаем, чтобы наш китайский друг ни в чем не нуждался.

Когда спящего посла вынесли, Чингиз-хан обратился к Елю-Чу-Цаю:

– Написал ли ты письмо убийце моего посла, хорезм-шаху Мухаммеду?

Великий советник кагана тихо ответил:

– Когда два храбрых полководца собираются воевать, сумею ли я написать достойно? Я знаю только, как вводить порядки в завоеванных землях, и стараюсь следить, чтобы твои приказы исполнялись. Поэтому письмо написал твой более опытный писец Измаил-Ходжа Уйгур.

– Где он?

Престарелый секретарь и хранитель печати кагана Измаил-Ходжа подошел к трону и опустился на колени, держа на голове пергаментный свиток.

– Читай!

Измаил-Ходжа начал читать:

"Вечное небо воздвигло меня великим каганом всех народов. За последние семь лет я совершил необычайные дела. Такого царства еще не былое с древнейших времен. За непокорность государей я громлю их, приводя в ужас. Как только приходит мое войско, то и дальние страны покоряются и успокаиваются. Но почему ты не поступаешь почтительно? Одумайся! Неужели и ты хочешь испытать удар моего гнева?.."

Чингиз-хан спустил с трона ноги, бросился на Измаил-Ходжу и вырвал из его руки недочитанное послание.

– Кому ты пишешь? Достойному говорить со мной владыке или сыну желтоухой собаки? Так ли нужно говорить с врагами? Ты сам мусульманин и потому виляешь хвостом перед мусульманским ханом. Ты хочешь, чтобы шах Мухаммед подумал, будто я его боюсь?

Измаил-Ходжа лежал, уткнувшись лицом в ковер, и трясся от страха. Каган схватил его за пояс, выволок из шатра и бросил у входа, толкнув ногой. Возле него появился советник Елю-Чу-Цай и тихо стал укорять:

– Взгляни на седую бороду твоего писца. Вспомни его заслуги в течение многих лет. Он учил чтению и письму детей твоих и внуков. Ты не должен так наказывать преданного слугу...

Чингиз-хан выпрямился:

– Измаил-Ходжа пишет рабские письма. Он не умеет говорить с гордостью. Пусть учит он и дальше чтению и письму моих внуков, но не берется говорить с повелителями народов.

Каган вернулся в шатер и снова взобрался с ногами на трон. Обхватив руками правое колено, он долго сидел на пятке левой ноги. Его желто-зеленые глаза то расширялись, то суживались. Возле трона появился другой писец с чистым листом пергамента Елю-Чу-Цай подал писцу камышинку для письма. А Чингиз-хан, сощурив злые глаза, все молчал, смотря в одну точку. Затем он повернулся к ожидавшему на коленях писцу и сказал:

– Напиши так: "Ты хотел войны — ты ее получишь".

Точно очнувшись, каган выхватил из рук Елю-Чу-Цая золотую печать, смоченную синей 93 краской, и притиснул ее к письму. На пергаменте появился оттиск:

Бог на небе.
Каган — божья мощь на земле.
Повелитель скрещения планет.
Печать владыки всех людей.

И в безмолвии притихших гостей вдруг раздался боевой клич монголов, бросающихся в атаку:

– Кху-кху-кху!