Чикатило. Зверь в клетке

Повисла пауза. Чикатило неловко топтался возле манекена, переминаясь с ноги на ногу.

– Подследственный Чикатило, где вы спрятали одежду потерпевшего? – нарушил тишину Липягин. – Можете показать?

– Да, я… я могу, – оживился тот. – Это рядом. Вот тут…

Он сделал несколько шагов к деревьям и указал на змеящиеся, выпирающие из земли корни.

– Вот здесь.

Милиционеры подошли ближе. Чикатило опустился на колени у корней дерева, разгреб руками слежавшиеся опавшие листья, мох, землю и вытянул за рукав из-под корней грязную полуистлевшую детскую курточку.

– Стоп! Подследственный – отойдите! – рявкнул Липягин и обратился к эксперту. – Дима, снимай!

Команда была излишней.

Чикатило поднялся и отступил в сторону, давая пространство милиционерам. Камера фиксировала, как оперативники раскапывают землю между корней, как достают остальные вещи – полуистлевшие обрывки брюк, кепку, обрывки рубашки и небольшой алюминиевый бидончик.

– Вещи на экспертизу, – задушенно процедил Липягин. – Следственный эксперимент закончен.

Конвоир молча пристегнул наручник и повел Чикатило к машине. Эксперт остановил запись и опустил камеру. Липягин повернулся к Ковалеву. Тот стоял непривычно бледный.

– Эти вещи пролежали тут семь лет. Мы их тогда не нашли, – сказал он не своим, потерянным голосом. – Представляешь, Эдик, сколько всего мы вообще не нашли?

– Семеныч, у тебя выпить есть? – не ответив, спросил Липягин. – Не могу, мутит. Никогда не был… Как это? Чувствительным, да? А сейчас кепочку вот эту увидел…

1993 год

В коридоре его ожидали двое конвоиров. Чикатило вышел из камеры, заложил руки за спину, остановился.

– К стене, – дежурно потребовал конвоир.

Чикатило послушно повернулся лицом к стене, конвоир принялся запирать камеру.

– Куда меня? – нервно спросил осужденный, снова поворачиваясь к конвою.

– Не положено, – отрубил второй конвоир.

– Если на расстрел – то почему не положено? Какая уже разница… – Голос Чикатило дрожал. – Скажите, это всё, да? На расстрел? Пожалуйста, скажите… Я вас умоляю…

– Осужденный Чикатило, если не закончите переговариваться, пойдете в карцер! – холодно ответил первый конвоир.

Чикатило послушно умолк.

«Если грозят карцером, значит, расстреливать пока не будут, – мелькнула обнадеживающая мысль, – или это просто дежурная угроза?»

– Прямо! – без намека на эмоцию приказал конвоир. – Вперед.

Чикатило повернулся и в сопровождении конвоиров зашагал по гулкому коридору.

В комнате для допросов, куда его привели, были установлены осветительные приборы и две телекамеры. На столе стоял микрофон и лежали совсем неуместные здесь пачки печенья. Две чашки чая исходили ароматным парком.

Рядом с камерами суетится, поправляя провода, оператор. У стола сидела знакомая Чикатило журналистка. За время, прошедшее с их последней встречи, она сильно изменилась. Не было больше заинтересованной сомневающейся девочки. Перед Чикатило сидела уверенная и знающая себе цену хваткая бой-баба.

– У вас ровно час, – безлико произнес конвоир и вышел.

– Здравствуйте, Андрей Романович! – Журналистка поднялась ему навстречу, говорила с таким теплом, будто он был ей родным человеком. – Как вы себя чувствуете? Садитесь, пожалуйста. Чай будете?

Испуганная гримаса на лице Чикатило против воли сменилась довольной улыбкой. Он сел к столу перед микрофоном и, окончательно успокоившись, принялся с интересом разглядывать камеры и операторов.

Это интервью сильно отличалось от предыдущего, случившегося год назад. Не было крохотного жужжащего диктофона. Ярко светили, едва не слепили лампы, чуть двигались камеры. Сама журналистка сидела в стороне, вне кадра, и Чикатило за столом, в свете ламп, чувствовал себя в центре внимания, а потому говорил уверенно и увлеченно.

– Меня кормят насильно, несмотря на объявленные мной голодовки. Я постоянно просил помочь мне заглушить головные боли – у меня черепное давление в затылке и висках, – вызвать психиатра из больницы, чтобы сделал мне укол, успокаивающий навсегда. Они устроили судилище-насмешку над больным человеком-инвалидом и злорадствуют.

– Вы считаете, что процесс над вами проходил с нарушениями? – быстро спросила журналистка.

– Судья сделал все, чтобы сорвать суд и затянуть процесс. Не пригласил свидетелей, например из четырехсот только сто явились, а от защиты не разрешил ни одного свидетеля. Меня блокировали, оторвали от руководства моей партии, от партизанского штаба…

Операторы с удивлением переглянулись.

Чикатило смотрел на журналистку, на свет, заливший, кажется, всю комнату. И из этого окружившего его света внезапно возникли очертания стен. Стены словно надвинулись на него, и Чикатило вдруг ссутулился, за одно мгновение потеряв уверенность.

– На вас оказывалось давление? – некстати спросила журналистка.

И стены комнаты, словно только ждали этого вопроса, медленно и неотвратимо стали сдвигаться вокруг Чикатило и журналистки. Вот только журналистка этого, кажется, не замечала.