Чья-то любимая

И мы оба засмеялись над этими его словами, над тем, как они неадекватны данному моменту. Этот смех отозвался колокольчиками и в моем сердце, и в сердце Джо и вернул нам нашу дружбу. Как будто мы вновь начинаем все с самого начала, в студийном буфете на студии «Уорнерз бразерз». Только сейчас все было гораздо лучше, потому что в те давние дни я вызывала слишком сильное благоговение и была такой недоступной, что со мной можно было только шутить. И, вне сомнения, в те далекие дни, после такого обожания, невзирая на всю его земную мудрость и все прочитанные им книги, Джо, вероятно, вынужден был прямо от меня пойти и трахнуться с какой-нибудь бербенской проституткой.

Я почувствовала, что мы с Джо снова связаны дружбой, хотя благодаря юмору, с каким мы оба относились к нашим далеко не безгрешным жизням. Я пододвинулась к Джо еще поближе и уютно свернулась в клубок у него под мышкой. Через пару минут Джо уже задремал, а его пенис выскользнул у меня из пальцев. Я тоже задремала. Проснулась я от того, что простыни стали очень горячими. Джо заворчал, встал с постели и опустил жалюзи.

Мы с Джо извлекли хороший урок, хотя ни он, ни я не могли бы его пересказать. После этого мы были друг к другу очень добры. Именно в этом одном обстоятельстве наши привычки не изменились.

Прошло года три. Я вернулась домой, сделав фильм в Европе, у Карла. И застала Джо мертвым. Он умер, сидя в кресле, держа на коленях раскрытый женский журнал. Он скончался в ту самую ночь, когда я приехала домой. Это могло бы показаться трагическим совпадением времени, но в действительности все было не так. За день до его смерти я звонила Джо из Лондона. Мне показалось, что он был спокоен. Он даже сказал, что у него появилась подружка, еще более красивая, чем Пейдж и еще более богатая. Я никогда не искала подтверждений этой его информации. Скорее всего, эту свою последнюю дебютанточку он просто придумал, чтобы хоть как-то подразнить меня во время международного телефонного разговора. В ту ночь, когда я приехала, я не пошла к Джо, потому что за мной увязался бы мой тогдашний любовник – инструктор по лыжам. Он был из Миссисипи и снимался у Карла в какой-то мелкой роли. Звали его Джексон и оставаться в Иране он не хотел. Джексон был изумительным, изящным юношей, воплощение нежности, хороших манер и полнейшей неуверенности в себе. Я ответила ему «да», потому что ужасно устала говорить только «нет». Позднее, после кончины Джо, Джексон пришел к выводу, что голубые ему ближе, чем женщины, и кончил тем, что стал продавать нижнее белье где-то в Сан-Диего.

Я испытывала чувство вины за то, что не увезла Джексона от прекрасных снегов. Но никакой вины перед Джо я не чувствовала. Я полагала, что он не бросился бы ко мне, если бы вернулся из Европы с какой-нибудь крупной, но не очень надежной, дебютанточкой.

Тем не менее, я сразу же убрала с колен Джо журнал с девицами. Потом я позвонила в полицию. Пока полицейские стояли в комнате и разглядывали цветочные горшки Джо, я начала плакать. Наверное, я заплакала, чтобы не рассмеяться при виде этих полицейских. Они были такие большие, такие нескладные, такие добродушные и тупые. Не надо было в столь деликатной ситуации, как кончина Джо Перси, присылать именно этих ребят. Они не выпускали из рук своих касок, не сводили с меня глаз и переминались с ноги на ногу.

– Чем он занимался? – спросил один из них.

– Писал для кино, – сказала я.

И тут один из полицейских – офицер Гаррисон, – подошел к кушетке, на которой тихо плакала я. Он сел со мною рядом и покраснел, еще не успев заговорить. Он был такой огромный, что я испугалась, как бы кушетка не провалилась под его весом. Но она выдержала.

– Извините, мадам. А как с покойным были связаны вы? – запинаясь спросил он.

Этот вопрос обязательно заставил бы нас с Джо расхохотаться. Как мы хохотали с ним в то утро в Остине. Наверное, урок, который мы получили тогда, состоял именно в том, что мы научились смеяться над всем важным, но не имеющим смысла, а это и есть почти самое главное в жизни. Судя по широкому, торжественно-взволнованному лицу офицера Гаррисона, он такого урока из жизни еще не извлек.

– Не знаю, сэр, – сказала я. – Я не знаю. Этого я так и не поняла.