Четыре встречи (СИ)

– Во-первых, не такой я и старый, и лучше на «ты», – с шутливой обстоятельностью отвечал он, – а во-вторых, скажи мне, Марина, – с заговорщическим видом подался он ближе к ней, чтобы снова удивиться отсутствию косметики, – что это тебе снилось? Там, в трамвае? 

– Не помню, – выдохнула Марина: и это все? 

– Жаль. Ты во сне так улыбалась… так спокойно и счастливо… Редкое сочетание. Интересное. Обычно, как счастье – так бури да восторги… А у тебя – умиротворенно так… Понимаешь? 

– Нет. Я ж себя, когда сплю, не вижу, – слегка нахмурилась Марина. Трамвайные сны придавали сил, но не запоминались. А насчет улыбки, – ну, наверное, не всегда она так улыбается. Матушка, вон, бывает, будит среди ночи, говорит: выражение лица у тебя было плохое… угрюмое, кто ж так спит? 

 

Не понравилась Алексею внезапная тусклость в глазах девушки. Глаза понравились, а сдавленная тревога, холодное мерцание во взгляде, – не дело это: 

– Слушай, а давай в цирк сходим! В качестве извинения за мое нахальство! Как сдашь экзамены, так и сходим, – приобнял он Марину за талию, по-дружески легко и просто приобнял. 

 

Та вздрогнула, отшатнулась, отвела его руку, но не отодвинулась. Его обаяние и доброта, конечно, обескураживали, но дело было не только в них. 

 

Добрейшая, мудрейшая Анна Ивановна, любимая бабушка и лучший друг, в последнее время сильно сдала, часто болела, плохо спала, и, в основном, днем, – так что поболтать с ней случалось все реже, как и с Соней, и с другими подругами, охваченными предэкзаменационной лихорадкой. Варвара Владимировна самозабвенно утопала в собственных эмоциях и всевозможных сенсациях, изредка обрушивая на Мрыську страстные монологи о дочернем долге и высоких чувствах (не копаться же в Мрыськиных). Мрыська, слишком живо откликаясь на общие слова, болезненно, иногда до слез, переживала свое ничтожество, ненавидела самое себя, предчувствовала беду, и глубоко в душе все больше уверялась, что такая беда была бы единственно справедливой оценкой ее существованию. Но бывало, сердце съеживалось от такой справедливости, как червяк от укола, в глазах ее темнело, и душно становилось, – не продохнуть. 

 

И вдруг Алексей, – понять бы, что ему надо? – беззаботный, улыбчивый, сияющий... Такие «солнечные» люди вообще редко встречаются. Варвара Владимировна, например, тоже веселиться любит, и смеется задорно, звонко, красиво, чуть запрокидывая голову, приоткрывая белые ровные зубы, – а только будто немножко рисуется, как перед зеркалом или камерой, будто не в веселье дело, а в портретной убедительности. Оно и понятно, – у красивых женщин свое noblesse oblige. Зато у Анны Ивановны все настоящее: мысли, чувства, жесты, и пошутить она может, и посмеяться, – но то ли ровный нрав, то ли сердечные печали, а в последнее время еще и болезни, будто сдерживают ее в моменты веселья. Да если б и были они такими же «солнечными», Марине ли греться в этом человеческом сиянии? Почему ж Алексей не видит, что не ту своим солнышком дарит? И как это у него получается? Откуда этот свет берется? Марина пытливо вглядывалась в его лицо, изучая, запоминая, запечатлевая… 

 

Понятно, – никакого нимба нет. Ну, глаза смеются – несколько лучиков у век. Ну, выбрит чисто. Уголки губ едва подрагивают, забавно так, живо, – то ли рождая улыбку, то ли сдерживая ее. И на детских припухлостях блики играют, смешные, трогательные… 

 

– Эй, что с тобой? – тихонько спросил Алексей, ожидая увидеть затуманившиеся глаза и разрумянившиеся щеки. (Неспроста ж девушка на губы его уставилась.) Но смутился, встретив отрешенно исследующий взгляд. – Что-то не так?.. 

– Да нет, – резко отстранилась Марина, испугавшись собственного интереса. – Все так. Отвлеклась, просто. О чем мы? 

– В цирк, говорю, сходим? – он всегда тонко улавливал женские эмоции, но девичьих метаний не любил (да и не по возрасту уже!), и молоденьких барышень обходил стороной. А эта прямо зацепила: ладно, улыбка, ладно, глазища! Еще и без косметики. Но он уже улавливал тепло ее кожи, почти физически ощущал естественную живость губ, – а целоваться он любил и умел, – и снова испугал. Чем? И хотя ни азартным, ни упрямым Алексей не был, – точно знал, что судьба благосклонна к тем, кто умеет читать ее знаки и следовать за ними. Цветы лучше собирать там, где они растут, а не в дебрях комплексов и противоречий. – Ты в цирке-то что любишь? 

– Зверей люблю, – неверным шепотом ответила Марина. В горле вдруг пересохло: узнать бы, какое оно на вкус, – это его солнышко. 

– И зверей посмотрим, и фокусников, и клоунов. Да? – спросил Алексей, с такой теплотой и нежностью, что мысль о поцелуе казалась уже не такой страшной.