Четыре встречи (СИ)

Что у таких людей происходит прежде: пробуждение, а потом идея, или идея, потом пробуждение, – сие никому неизвестно. Наблюдать бесполезно: сначала рано (не будешь же в каждом двоечнике-охламоне будущего гения подозревать), потом поздно, – они уже проснулись и за минуты пережили то, на что у других месяцы уходят. Сами они этих тайн не расскажут, коль уж проснулись, на ерунду всякую отвлекаться не станут, – им дело жизни, то самое, подавай. Вовкиным делом Марина стала, вернее ее безопасность, охрана. И уж ни его родственники, которым не хотелось, чтоб Вовкины деньги на «эту» уходили, ни его друзья, с их советами «выбирать из тех, что за тобой бегают, а не крепости штурмовать», ни сама Марина, которая на Вовку без недоумения (и такие на свете водятся!) и взглянуть не могла, – поделать ничего не могли. ОН проснулся. 

 

*** 

 

Ей бы и радоваться такому защитнику, а она нежданного кавалера отвадить пыталась. Не нужен он ей! Другая, может, и вздыхала бы по серым глазам, длинным ресницам, прямым вразлет бровям, ночи бы не спала, а для Марины все мужские лица в одно, не слишком симпатичное слились, вот и отмахивалась, как от назойливой мухи: и объясняла, и ругала, и с порога гнала. А он ждал, терпел и возвращался. Уже и соседи нервничать стали: как бы этот стражник хозяином не заделался, а поскандалить с ним боялись, уж больно на вид суров. Зато на Марину не стесняясь наседали: чтоб духу его здесь не было! И для острастки ужасов припустят: то в дверь топором метнут, то провода электрические перережут. Но пару раз со временем не угадали. Вовка как раз у Марины был, чай пил. Увидел он эти войны и придумал к ней на время переехать, комнату – люди-то чужие – разгородить занавеской, и пусть соседи с ним по-мужски разбираются, на равных-то оно договариваться и проще, и честнее. И, как ни буйствовала Марина, отстаивая свою свободу, как не защищала право на самостоятельность, как ни выставляла, – это ж Вовка! Своего добился. К чести сказать, комнату, действительно, разгородил, и разделение это уважал, границы приличия соблюдал, к Марине с глупостями не лез, но все равно наглеть начал: потолок побелил, соседей без драк, одним видом своим урезонивал. Да они и сами скоро задор потеряли, решили, что Марина уже не одна, и сникли как-то. Потом и до разъездов-разменов дело дошло. Вовка и тут заявил: «Никуда ты одна ходить  не будешь. Только со мной». И с переездом, с грузчиками общаться помогал. 

 

Квартира Марине досталась хоть и на самой окраине, зато отдельная, с роскошно большой кухней, но совершенно убитая, так Вовка после переезда сразу за ремонт взялся. Марина чего-то там вякала, возражать пыталась, – да разве ж Вовку эту интересовало! Он же для себя все решил, – Марине дом нужен, как зона неуязвимости, куда никакой сосед не вмешается, никакая дрянь не заползет. Будет дом и все у нее исправится: и ночные кошмары пройдут, и в ванной плакать перестанет, и душа выровняется, – и вместо цветов с конфетами, которыми нормальные мужчины возлюбленных задаривают, заваливал ее тазиками, посудой, полотенцами… 

 

Марина и радовалась такому участию, и все больше тревожилась. В своих заботах о ней Вовка никак не хотел понять, что отказывается, теряется для другой, большой, настоящей любви, которая переворачивает всю душу, насыщая ее тем светом, тем горением, которое воспевают поэты и художники, о котором мечтает любой, как о своего рода посвящении в тайны жизни и смысла. Марине все представлялось, что однажды он встретит свою любовь, а тут она, – трудно ж ему придется! И Марина жалела Вовку, и старалась держаться так, чтобы потом, уже обретя свою любовь, он и ушел легко, и никогда не пожалел ни о едином дне, на нее потраченном, потому и вниманием его не злоупотребляла, и по-прежнему норовила в ту, без нее, жизнь сплавить. Но когда у нее неприятности со здоровьем начались, – последствия обморожения давали себя знать, – тут уж Вовка дал себе волю: таскался по больницам с кастрюльками пюре и мисками салатиков (когда только готовить научился!), рассказывал, как Живчик ее ждет, как ремонт квартиры идет, «не евро-, но чистенько, хорошо будет…» 

 

Девчонки в больнице завидовали, а Марина пыталась и никак не могла объяснить, что это друг, просто очень хороший, очень заботливый, – но друг. Еще бабулька какая-то пристала, – чего ты от друга-то этого детишек не родишь, коль друг-то хороший? Марина Вовку, конечно, всей душой уважала, поняв его добрый, иногда даже дурашливый нрав, старалась как-то обиходить, облагородить… но по-сестрински, не так, чтоб детей рожать. А бабулька: «забудь ты свою любовь, роди и все». Марина и задумалась… Вернее, про ребенка она давно задумывалась, но без мужчины тут никак. А откуда его, этого самого мужчину взять? и так чтобы родить, да и разойтись, без претензий и ненавистей. Может, лучше Вовки, и правда, никого не будет: разбегутся по-хорошему, и обид никаких.