Четвёртый шкаф

Глаза сверкнули, и серебряный свет померк. Они стали почти похожи на человеческие.

– Чарли была крошкой, потом маленькой девочкой и хмурым подростком, – она осмотрела Чарли сверху вниз с презрительной усмешкой и продолжила: – Наконец, она должна была стать женщиной. Стать законченной. Совершенной. Мной, – ее лицо помрачнело. – Но что-то изменилось, пока Генри, изнуренный горем, трудился над своей дочерью. У самой маленькой Шарлотты было разбитое сердце. Она плакала днем и ночью без перерыва. Вторую Шарлотту он создал, когда был на пике безумия, и почти поверил в ложь, которую рассказывал сам себе. Он так же отчаянно нуждался в своей отцовской любви, как в ее дочерней. Третью Шарлотту он сделал, когда начал понимать, что сошел с ума, и стал подвергать сомнению каждую мысль, и молил свою сестру Джен напомнить, что же реально на самом деле. Третья Шарлотта была странной.

Элизабет посмотрела на Чарли с презрением, но та едва это заметила. Третья Шарлотта была странной, повторила она беззвучно. Она опустила голову и потерла пальцем фланель отцовской рубашки, а потом снова подняла подбородок. Лицо Элизабет застыло в ярости, она почти дрожала.

– А четвертая? – спросила нерешительно Чарли.

– Четвертой не было, – огрызнулась ее копия. – Когда Генри начал делать четвертую, его отчаяние превратилось в гнев. Он кипел от ярости, пока паял ее скелет, и изливал свой гнев на наковальню, где ковал ее кости. Я не стала Шарлоттой-погруженной-в-горе. Ярость Генри оживила меня.

Ее глаза снова сверкнули серебряным светом, и Чарли заставила себя не моргать. Элизабет наклонилась ближе, и ее лицо оказалось в сантиметрах от лица Чарли.

– Знаешь, какими были первые слова, которые я услышала от твоего отца? – прошипела она.

Чарли едва покачала головой.

– Он сказал мне: «Ты неправильная». Он пытался исправить мои недостатки, но то, что Генри считал неправильным, как раз и сделало меня живой.

– Ярость, – тихо сказала Чарли.

– Ярость, – Элизабет выпрямилась и покачала головой. – Отец оставил меня, – ее лицо исказилось. – Генри оставил меня, – поправилась она. – Конечно, я не могла понять этих воспоминаний, пока не получила собственную душу – пока не взяла ее сама, – она улыбнулась. – Когда я наделила себя душой, я заново пережила эти моменты. Не как бездумная игрушка, которая трясется и бьется в судорогах от всепоглощающей ярости, недоступной ее пониманию, но как личность. Как дочь. Жестокая ирония в том, что я избежала участи одной брошенной дочери лишь для того, чтобы воплотить собой другую.

Чарли молчала, и на миг ей привиделось лицо отца с неизменно печальной улыбкой. Элизабет коротко хохотнула, вытягивая ее из омута воспоминаний.

– Ты тоже не Чарли, знаешь. Ты даже не душа Чарли, – усмехнулась Элизабет. – Ты даже не личность. Ты призрак сожалений одного человека, ты то, что осталось от отца, который потерял все, ты его печальные слезки, которые бесцеремонно пролились на куклу, когда-то принадлежавшую Чарли, – Элизабет вдруг обожгла ее взглядом, как будто увидев насквозь. – И если бы надо было догадаться…

Она схватила Чарли за подбородок и потянула ее вверх, какое-то время изучая ее тело. Потом она сделала быстрое движение, и Чарли ахнула; комната снова завертелась. Рука Элизабет исчезла, но скоро появилась снова, сжимая что-то.

– Посмотри, пока не потеряла сознание, – прошептала Элизабет.

Перед глазами Чарли оказалась тряпичная кукла, и ее обожгла волна осознания.

– Элла, – попыталась прошептать она.

– Это ты.

Комната потемнела.

Что это было? Карлтон поднял голову, задержал дыхание и снова прислушался. Через секунду он понял, что кто-то тихо плачет, и этот звук доносится откуда-то неподалеку. Карлтон снова вдохнул и понял, что у него появилась новая цель. Он много часов метался между мигающими лампочками и далеким эхо, но теперь цель была прямо перед ним. Карлтон вскочил на ноги: на другом конце коридора была видна открытая дверь, и из нее лился оранжевый свет. Как я этого не заметил? Карлтон осторожно прошел по коридору, стараясь не производить шума. Добравшись до двери, он осторожно посмотрел в щелку: оранжевый свет шел из открытой печи прямо в стене. В ее устье мог бы въехать небольшой автомобиль. Печь была единственным источником света в темной комнате, но он мог различить длинный стол, на котором лежало что-то темное.

Плач послышался снова, и на этот раз Карлтон заметил источник звука: маленький светловолосый мальчик съежился в самом темном углу, напротив печи. Карлтон вбежал в комнату и опустился на колени рядом с мальчиком. Тот без эмоций посмотрел на него. У мальчика шла кровь из неглубоких порезов на руках и в уголке рта, но больше видимых повреждений не было.

– Привет, – нервно прошептал он. – Ты в порядке?

Мальчик не ответил, и Карлтон взял его за руки, готовясь поднять. Прикоснувшись к ребенку, Карлтон почувствовал, как он дрожит всем телом. Он до смерти напуган.

– Пойдем, нужно выбираться отсюда, – сказал Карлтон.