Четвертый разворот

Она стала говорить о том, что многие песни позабыты и их надо вернуть к жизни, тон у нее был строгий, а слова казались чужими; вероятно, об этом ей сказал преподаватель. Виктор понимал, что действительно многие песни позабыты, но слушать Ларису было неприятно: казалось, она сидит в этой комнате и возвращает к жизни забытые песни... Он представил это и улыбнулся. И неожиданно ему увиделось так, будто бы он уже женился, живет с Ларисой и выслушивает эти глупые разговоры, и он понял, что такой пытки не выдержит. И, не слушая Ларису, он почувствовал страшную тоску, подумал, отчего же глупость такая живучая. Ему пришло в голову, что Лариса не изменится через два-три года, как он надеялся, и что это как раз тот случай, когда она будет колотить по клавишам всю жизнь...

Лариса запела, а Виктор, прикрыв ухо ладонью, продолжал думать о том, что ее упрямство, старательность, от которых становилось как-то не по себе, ни к чему не приведут, потому что, если нет таланта, все останется любительством. Правда, с большой претензией, как тарелки и люстра Павла Григорьевича. «Зачем эта музыка? — спрашивал Виктор мысленно. — Зачем тарелки?.. Зачем их так много?..» И ему представилось, как он берет эти тарелки и кидает на пол, чтобы легче стало и людям, и стенам в этом затхлом мирке, где было пыльно, грязно, где кисло пахло не только на кухне. Виктор ужаснулся, не понимая, как он не видел всего этого раньше.

И тут ему вспомнился Леня — часовщик из Пустошки, у которого он любил бывать. Леня этот, завидев идущего к нему человека, отодвигал в сторону швейную машинку или примус и хватался за карандаш. Рядом всегда лежала школьная тетрадь, и вот Леня начинал делить и умножать большие числа. Делал он это задумчиво, сосредоточенно, не обращая внимания на вошедшего, и, когда тот интересовался, чем это он занимается — отмахивался.

— Мысль одна появилась, — говорил нехотя Леня. — Надо рассчитать.

Виктор тогда не понимал, зачем мастер притворяется, но после понял, что Леня гордился своим умением делить и вычитать. И хотел подчеркнуть, что починка часов и машинок — баловство, а серьезное дело — большие числа. Лене когда-то давно удалось закончить только четыре класса, после этого он работал, но самостоятельно изучил возведение в степень и извлечение корней. Это была его победа и его вершина...

— Ну как? — спросила Лариса, отрывая Виктора от воспоминаний. — Хорошо, правда? Какой еще спеть? Скоро Верка придет, — добавила она, перелистывая ноты. — Будем петь дуэтом.

Виктор взглянул на Ларису, и та задиристо улыбнулась: она помнила о том, что он просил не называть подруг «Верками», — пытался объяснить, что в этом есть что-то нехорошее. «Они обидятся на тебя и перестанут ходить», — говорил он Ларисе. Но она отвечала, что у подруг нет пианино и деваться им некуда. Виктор сказал, что это совсем уж по-свински, а Лариса рассердилась и долго дулась на него и упрекала, что он все усложняет. «Ну, Верка или Вера — какая разница», — говорила она.

Когда приходила эта Вера, высокая, худющая девица, она зачем-то становилась на колени у пианино, и они с Ларисой начинали дуэт. Голос у Веры был чистый, приятный, но слабый, неразвитый, и Лариса забивала ее. Они то и дело сбивались, не могли подстроиться друг к дружке. Лариса сильно ударяла по клавишам, покрикивала на подругу, если та ошибалась, и сердилась, а Виктор, слушая Веру и глядя на ее вытянутое, отрешенное лицо, думал, что, собственно, пение не нужно ей, потому что она училась в строительном техникуме и была далека от музыки. Наверное, ей просто было скучно жить, и она приходила к Ларисе, где пение, долгие, казавшиеся ей умными разговоры. Однажды вместе с Верой пришел высокий молодой человек. Оказалось, что он художник. Вера стеснялась, больше обычного смеялась, и в тот день они не пели дуэтом. На Вере было новое, какое-то блестящее платье, и можно было догадаться, что она привела своего знакомого на смотрины. За чаем зашел разговор о живописи, тон задавала Лариса: она и о живописи говорила то же, что и о музыке, Вера кивала головой в знак согласия, а художник внимательно слушал.

— Если посвятил себя делу, — смело заявила Лариса-то надо отдать всего себя до капли...

— Вот именно, — роняла Вера, все же смущаясь.

Из-за какого-то пустяка разговор перешел в спор; художник был молодым и не догадывался, что этим девушкам, не понимающим совершенно ничего в живописи, главное поговорить, доказывая, что они знающие и современные. Он попытался объяснить хоть что-то, но его не слушали, и вскоре он распрощался.

— Что-то много развелось художников, — сказала Лариса, когда за гостем захлопнулась дверь. — И все такие обидчивые...

Вера молчала, видать, ей было жаль своего кавалера.

— Зачем вы спорили, — сказал Виктор с раздражением. — Лучше бы спросили, как он видит то или другое. Он ведь стал рассказывать. А то и мне и ему рот закрыли, слова не дали сказать. Если он художник, то ему надо верить, а вы...

— В споре рождается истина, — прервала его Лариса. — Разве не так, скажи?

— Да! — поддержала Вера и решительно тряхнула головой.