Четвертый разворот

Он взглянул на меня, безмолвно спрашивая, понимаю ли я все это — и тишину, и весну, и жизнь, и даже электрички. Что-то меня царапнуло в его голосе, и мелькнула мысль, что, возможно, мы отвыкли от живых слов, от восхищения каким-то неприметным цветком, деревом... Я ничего не ответил, взглянул на него, а затем слил воду, перекинул картошку на крышку и ополоснул котелок для чая. Картошка аппетитно парила, и я, кивнув на нее, пригласил перекусить. Клим Сергеевич отказался, сославшись на то, что вполне сыт.

— Разве что кусочек колбасы с хлебом, — добавил он, подумав, наверное, что обидит меня своим отказом. — Да и то уж так, поскольку не голоден.

— В лесу это не разговор, — посмеялся я, нарезая колбасу. — Из электрички выйдешь, уже есть хочется.

— Природа, — согласился Клим Сергеевич. — Здесь все не так, и мысли другие. А уж чаю попить из котелка — ничего вкуснее и не бывает...

И тут я сказал, что на природе не грех принять бы и чарку, да вот беда, в лес никогда не беру. Клим Сергеевич взглянул на меня вроде бы даже удивленно, будто бы не ожидал услышать ничего подобного, но промолчал. Мне стало интересно, отчего он нахмурился и даже не отшутился, но спрашивать прямо я не стал. Мало ли что бывает в жизни человека, что поворачивает его мысли в ту или другую сторону. Верно, я ничего и не узнал бы, но Клим Сергеевич заговорил сам: он правильно угадал, что меня заинтересовало его молчание.

— Хотите знать, что со мной произошло? — спросил он и сам ответил: — Ничего не происходило, но однажды я понял, что не с кем говорить. Да что там говорить — словом не перемолвишься. Пошел к соседу, он мне о головной боли час толковал, пока и самому надоело. Другой — тоже что-то несвязное несет. Вот и дал я зарок, вроде бы как за них, потому что зелье это мне и раньше не грозило. Сложно понять?

— Да нет, — ответил я. — Очень даже ясно, хотя многие о себе не думают, не то что о других.

— Оскудели мы, — сердито сказал Клим Сергеевич. — Ни задуматься всерьез, ни говорить не можем, живем, как в прятки друг с дружкой играем. Не подумайте, от гордыни, — продолжал он помягче, — потому что людей я люблю, но иногда блазнится, собрал бы все их мерзости и бросил в лицо. Может, поумнели бы. Ну да ладно, — остановил он сам себя. — Вопрос это сложный...

Вопрос действительно был не простой, но мне пришло в голову, что у Клима Сергеевича была какая-то необычная жизнь, которая и толкнула его к размышлениям. Не часто встретишь такого человека, который думал бы о других людях, и не только думал, но и что-то делал во имя этих других. Мы и за себя давно перестали отвечать, плывем по воле событий... Так мне подумалось, глядя на Клима Сергеевича. Порасспросить бы его о жизни, но — как подступишься? Деликатные, как ни говори, вопросы, да и человек он, судя по сказанному, прямой и резкий. Впрочем, и резкость откуда-то пришла. В молодости мы берем жизнь такой, какая она есть, не задумываемся особенно, и размышления приходят после. Некоторые люди наделены, правда, счастьем жить в неведенье до самой смерти, не задумываясь над жизнью, не тревожась о других: живут да и живут. Но тем интереснее такие, как этот Клим Сергеевич, блуждающий по лесу и замечающий жарки в прошлогодней траве; кажется иногда, что именно они знают и хранят неведомую другим тайну нашего бытия.

— В жизни, конечно, много всего, — сказал я, очищая луковицу. — И хорошего, и плохого. Сидел я до встречи с вами и думал, останется эта поляна или же загубят...

— Приберут все, — откликнулся Клим Сергеевич, даже не дав мне закончить, и улыбнулся. — А потом — и себя, поскольку делать больше нечего будет.

Я с удивлением взглянул на него, полагая, что он шутит, налил кружку чаю и подал ему в руки.

— Благодарю! — сказал он весело и заговорил о том, что и ему хотелось бы верить в лучшее. — Но огляделся я как-то, подумал, сравнил. Что там говорить, живем-торопимся, а куда? Никто не скажет. Правильно заметили: много плохого, много и хорошего, да и вообще, жизнь интереснейшая штука. Вы меня пригласили, угощаете, делитесь, так сказать, хотя кто мы друг другу... Случайные встречные — сошлись тропинки, и не больше...

— Да ведь всегда так было, — проговорил я, не совсем понимая, куда клонит Клим Сергеевич. — Человек по-другому и... не должен. Что ж в этом удивительного?