Четвертый разворот

Давно это все происходило, и наверное, Карло Джибладзе теперь не летает, занимается только своим садом, рассказывая внукам, что когда-то их дед был молодым, любил повеселиться и пошутить. Наверное, друзья его не забывают, приходят помогать собирать мандарины. Наверное, но в точности не знаю, поскольку и между друзьями всякое случается...

И чтобы закончить свой рассказ, мне остается только добавить, что в мире происходят иногда невероятные события: так, Васильич неожиданно женился на случайной пассажирке, попавшей на его «настоящий горный аэродром». С год или больше они там и жили, а после выехали. Куда — не знаю, но думаю, что в Батуми. Впрочем, это только догадка. Наш командир долго еще мучился, переживая по-своему любовь жены к начальнику отдела перевозок, и наконец уступил — согласился на развод и уехал в Сибирь. Жена вышла замуж за начальника, но через три дня они расстались, и вот уже несколько лет, встречаясь, отворачиваются друг от друга. Комар погиб нелепейшим образом — в бане: поскользнулся и, упав, расколол череп. Я его часто вспоминаю, и мне не верится в его смерть, как не верится и в то, что когда-то была метель и мы сидели в домике Васильича. Вспоминаю и Васильича, гадая, что он и где, и второго пилота, и всех, с кем приходилось встречаться в рейсах. Хочется увидеть кого-нибудь из них или же сказать:

— Где ты, Карло? Где вы все, люди?

ТЯЖЕЛЫЙ СЛУЧАЙ

В грозу Игорехе становилось тревожно, но тревога эта — не страх вовсе — наполняла его необъяснимой силой. Он понимал, что происходит что-то важное, как бы неповторимое, и уже тогда, в детстве, силился глядеть далеко сквозь напоенный электричеством воздух, синий и резкий, надеясь подметить нечто такое, чего не увидишь в обычные часы, вдыхал грозовой воздух широко открытым ртом и, когда молнии рвали ткань потемневшего неба, заливисто, сам не зная над чем, смеялся. И эти его всхлипы, похожие на крик ночной птицы, покрывались раскатистым громом, ветер с треском обметал деревья, налетал на Игореху, остужая горячий лоб, урчал, проносился низко над землей, сметая мелкий сор, и пропадал. А Игореха как зачарованный стоял на месте, хоть ему и хотелось не помня себя бежать стремглав от непонятного, заманчивого беспокойства, кричать хотелось от неумения высказать все то, что он чувствовал в грозу. Налетали другие молнии, хлестал ливень, и земля дымилась брызгами. Нитки сухой не оставалось на Игорехе, а он все стоял... Однажды молния с треском ударила в высокую акацию, росшую недалеко от колодца, расщепила ствол и обожгла ветви. Игореха даже испугаться не успел, жадно смотрел на белое пламя в кроне и на дым, тотчас взвившийся над деревом. Наконец-то он увидел то, что так редко удается видеть людям, и от этого еще большее беспокойство овладело им; ему казалось, он прикоснулся к чему-то таинственному, очень близкому и самому важному, что может быть в жизни. Поэтому иными увиделись ему и низкие хаты села, тянувшиеся от оврага двумя рядами, и стоявшие посреди выгона две каморы, в которых хранились какие-то колхозные запасы, и люди, которые обитали по соседству и к которым он присматривался с немым интересом, и многое другое... Отмеченная молнией акация усохла, почернела и долго еще стояла без листьев, издали похожая на нищенку, забредавшую изредка в село. После ее спилили и сожгли в печах.

Когда же вымокший Игореха, проскочив двор, влетал в хату, там было темно от темного неба, капли звонко барабанили в стекла окон.

— Ты чего?.. Али боишься? — спрашивала, бывало, мать, замечая беспокойные глаза Игорехи, и гладила по мокрой голове. — А вымок-то! Где тебя носило?..

Молчал Игореха.

Мать взглядывала на ливень, привычно вздыхала, подавая ему сухие штаны и сорочку, и не ждала ответа, потому что Игореха с детства отличался странностью: задумчив был не по годам и молчалив. Он и красив был необычно — по-девичьи: щеки румяные, глаза черные, посаженные глубоко и колючие, брови тонкие, волосы смолистые. А в глазах блеск и искорки, и оттого взгляд Игорехи был приметным. Поэтому девчата, постарше которые, рано заметили в нем красоту и, ущипнув другой раз, приговаривали:

— Ух! Молодец будет!..

И глядели на Игореху веселыми, по-женски жадными глазами. Да только он бежал от них, смотрел сердито и настороженно, а девчат это еще больше смешило.

— Поймаем! — грозили они в шутку.