Четвертый разворот

Все это, конечно, весело, но несколько месяцев назад по городку, в котором мы все жили, прокатилась новость: жена нашего командира ходила в кино с начальником отдела перевозок. В городке, как известно, ничего не утаишь, да к тому же и люди охочие есть — подскажут, так что командир узнал сразу. Поговорил с женой, думал, она будет отпираться, а она прямо: «Ходила и ходить буду!» Командир, разумеется, следующий вопрос — что же это для замужней женщины? А жена спокойно отвечает, что ей нравится начальник отдела перевозок, поскольку он обходительный, разговаривает ласково, в кино приглашает и концерт обещал, а никаких таких вольностей себе не позволяет. «Концерт, — сказал наш командир. — Ну, я ему покажу концерт!» Жена остановила его, пригрозив, что если он хотя бы слово плохое позволит, то она разведется. Командир не послушался ее, нашел этого начальника, а тот — точно так же, как жена: нравится, мол, она мне, ничего с собой поделать не могу, хоть убей. Ну что ты будешь делать! И в дальнейшем у нашего командира не жизнь пошла, а настоящая мука: когда он дома, все хорошо, но стоит ему улететь, как жена сразу же к возлюбленному. Возьмутся они за руки и идут по городку, воркуют, улыбаются.

— Да! — решительно сказал наш командир, отодвинул заслонку и бросил полено; комната осветилась, а мы повернули к нему головы. — Ночевать придется!

Он вздохнул, и мы вздохнули, поскольку ничем помочь ему не могли, а второй еще и поддакнул:

— Непременно!

— Ночевать? — переспросил Васильич и добавил: — Поглядим.

Он встал из-за стола и подошел к радиостанции, рядом с которой на стене был пришпилен аэрофлотовский календарь. Художник изобразил симпатичную девицу с букетом и реактивный самолет, такой, надо сказать, какой не то что не приземлялся на аэродроме Васильича, но даже не пролетал над ним. Девица была хороша, но, судя по ее улыбавшемуся лицу, летать бы она не стала, поскольку это работа тяжелая, а занялась бы чем-нибудь иным.

Васильич поглядел на календарь, поводил пальцем по числам, пошептал, словно бы заклинал метель, и, повернувшись к нам, сообщил:

— Через час утихнет!

Вот так, ни раньше и ни позже, а ровно через час. Мы улыбнулись, конечно, — кто же знает, когда затихнет метель. А Васильич приложил палец к подбородку, вспоминая что-то, и добавил:

— Да! Ветер дважды менялся, это было в среду...

— Шутник ты, Васильич, известный, — равнодушно сказал наш командир. — Послушай, что она вытворяет, воет, как... Э-хе-хе! Прыти у нее на сутки хватит.

— Через час утихнет, — повторил Васильич и оглядел каждого из нас, как бы спрашивая, отчего мы ему не верим.

— Вот это мне нравится, — заговорил второй пилот, отхлебнув из чашки. — Брехня, а красиво. Ну, Васильич!

А командир выругался, открыл заслонку и бросил еще полено.

— Ну что я, — смущенно откликнулся Васильич, взял чайник и поставил его на плиту. — Знал я одного, вот тот был шутник, — продолжал он, присаживаясь к столу, и на лице его появилась та самая улыбка, которая всегда предвещала рассказ. — Любил, ек-мотылек, и пошутить, и...

— Зубы заговариваешь, — перебил Васильича командир и покачал осуждающе головой. — Календарики, шуточки... Через час утихнет! Это даже не смешно.

— За свои слова несу ответственность, — заверил Васильич, и это вышло так комично, что мы засмеялись.

— Ну что ж, — веселее сказал командир и взглянул на Васильича так, что было понятно: послушать он не против, но не верит ни на йоту. — Говоришь, любил пошутить?..

— Веселый человек, — подтвердил Васильич и стал рассказывать о Карло Джибладзе.

В это время Комар проворчал что-то о метели, второй хотел было остановить его, чтобы не мешал, но увидел — Комар ворчал во сне. В руке он держал кружку, губы его шевелились, но глаза были закрыты. Второй отобрал кружку и привалил механика к стене в угол, чтобы тому было удобнее. Комар во сне почувствовал заботу, заулыбался и, подобрав ноги, улегся на лавке.

А Васильич продолжал рассказывать о Батуми, о Черном море и мандаринах, и все это казалось просто байкой, потому что не верилось в это среди метели, на затерянном в горах аэродроме, рядом с жаркой печкой.

— И летает на ЛИ-два, — продолжал Васильич. — Летает, так сказать, по мере сил, поскольку любил и на огороде повозиться, и на рыбалку сходить. А огород у него, ек-мотылек, заглядение, а сад — и говорить нечего: и виноград, и гранаты... Там ведь земля какая — черенок воткни, лопата вырастет. Да, дом его стоял третьим от края. Оно вроде бы и неважно, однако нам пригодится...