Четвертый разворот

— Скандал, — повторила Маня и зачастила: — Не видела, не знаю. Только тебе сказала. Не видела, не знаю. Да и не присматривалась. А чего не видела, говорить не буду.

С этим успокоенная Маня отправилась к себе домой, думая по дороге о том, что если кто чего толком не видел и не знает, то и говорить не должен. «Нечего напраслину возводить!» — решила она, и тут же ей пришло в голову, что с Сашкой стояла Лида — и никто другой. Маня даже рукой взмахнула, отгоняя назойливую мысль, а после, занявшись домашними делами, позабыла и Лиду, и Федора, и свой разговор с кумой. Так все это и осталось тайной, хотя тайн в поселке не водилось: если бы сказать кому, засмеяли бы. В поселке становится известным решительно все, и если случается какая новость, то облетает она дома с поразительной быстротой. Привезут, к примеру, что-нибудь в магазин на одном краю поселка, а через пять минут об этом говорят на другом. И диву даешься: ни тебе телефона в домах, ни какой-нибудь иной современной связи. А ведь из конца в конец поселка даже при хорошей погоде требуется не менее часа. Как узнают? Как долетает?.. Необъяснимо. И уж вовсе необъяснимо, что порой становится известным то, о чем говорят муж с женой наедине. Чтобы подслушивал кто — нет, в поселке это не принято, а вот же известно. И думай как хочешь.

Шесть лет назад приехал в поселок на время уборочной Федор Безуглый да и остался насовсем. Не работа его прельстила — работы везде хватает, и, как говорят, была бы шея, — и не поселок ему приглянулся, а приворожила его Лида Панчишная, старшая дочь Платона Спиридоновича, плотника по призванию и доброго человека. Платон Спиридонович в поселке был известен тем, что умел крепко связать рамы для окон, не брал за работу лишнего и мог любое событие выразить одним словом. И словом точным. А это, как ни говорите, талант. Но дело, конечно, не в Платоне Спиридоновиче, хотя он личность преинтереснейшая, и надо только однажды увидеть его, чтобы это понять: как все плотники в поселке, Платон Спиридонович любит выпить и пофилософствовать о жизни, и иногда повернет это таким образом, что слушаешь и диву даешься — откуда столько мудрости в человеке. Особенно любил Платон Спиридонович поговорить о своем «коллективе» — так он называл домашних. Да и то: три дочери, Лида работает, а две другие еще в школу ходят; прикиньте к ним жену Пашу Ивановну, и забот наберется немало. «Коллектив» этот, как справедливо определял Платон Спиридонович, выходил женским и... неустойчивым. Так одним словом он дал характеристику и убеждался в своей правоте всякий раз, появляясь дома навеселе и наблюдая, как дочери расходятся во мнениях. Самая младшая его защищала, средняя повторяла слова матери, а Лида ничего не говорила, только грустно смотрела на отца. По характеру она была спокойная, добрая, и за эту доброту Платон Спиридонович любил ее больше других. О Паше Ивановне можно не говорить, поскольку Паша Ивановна — жена, и этим сказано все.

Когда Платон Спиридонович впервые увидел Федора, его суровое насупленное лицо, тонкие губы, он только крякнул тихо, но, против обыкновения, ничего не сказал, подумав, что как бы там оно ни было, ему с ним не жить. К тому же о свадьбе говорить рановато: провожал парень девушку, эка невидаль. Поэтому Платон Спиридонович не очень-то и задумывался, и без того хлопот хватает.

Лида, закончив школу и помыкавшись с год то на одной, то на другой работе, пристроилась продавцом в автолавку, ездила по окрестным селам, развозила нехитрый товар. Оказавшись случайно на автобазе, куда как раз заехал Федор на своей машине, она и познакомилась с ним. Разговорились, посмеялись, потому что Федор, скупо улыбнувшись, сказал:

— Моя машина знает, когда на базу завернуть, не то что другие всякие.

И пригласил Лиду в кино.

Лида согласилась, хотя Федор не особенно и приглянулся: суров и, похоже, вроде бы даже злой. Правда, когда улыбался, то казался интереснее. Не смутило ее и то, что в поселке Федор временно: уберут хлеба, он и уедет. Но мысль о кино была заманчивая, давно ее никто не приглашал. У нее даже сердце застучало сильнее, и согласилась она сразу, без раздумий, наверное, потому, что пришло время. Федор расценил это по-своему и после картины попытался обнять Лиду. Она ударила по рукам, обиделась и ушла домой. Федор несколько дней был угрюм и молчалив, хотя веселым и говорливым его и не назовешь, но все же и на его лице мелькала улыбка. А тут — как подменили: задумчивый и сердитый. Однажды вечером он подкараулил Лиду около ворот и, пересиливая себя, сказал:

— Ты это... Не думай...

Он хотел извиниться и дать понять Лиде, что она ему нравится, но слова застряли: не привык он к таким тонкостям. Лиде, впрочем, было достаточно и этого. Она улыбнулась и сказала, что не обижается. Они снова стали встречаться, редко, правда, удавалось сходить в кино или постоять у ворот: у Федора работы много, да и автолавка по селам моталась. А когда уборочная закончилась и Федор остался в поселке, встречаться было уже и некогда: осенью справили свадьбу.