Четвертый разворот

Другая девушка, приподняв занавеску, не отрываясь глядела в иллюминатор. Ее словно притягивали дикие силы слепой стихии, бушующие за стеклом. При каждой вспышке молнии она быстро, испуганно отдергивала голову, но уже в следующую секунду опять припадала к иллюминатору, не в силах заставить себя не смотреть на море огня, полыхающее за бортом самолета.

Юта прошел между двумя рядами кресел, сел неподалеку от Наташи и закурил. Кто-то из мужчин сразу же спросил:

— Скажите, товарищ летчик, почему вы не обошли стороной этот ад?

— А зачем обходить? — пыхнув дымком, ответил Юта. — Гроза как гроза, ничего особенного в ней нет… Если мы будет обходить каждое облачко, нам придется бортежать по небу, как «Летучему голландцу» по морю…

— Это вы называете облачком? — мужчина ткнул пальцем в иллюминатор, за которым горело небо.

Юта пожал плечами:

— Не понимаю, что вас так тревожит. Лично я ничего особенного не вижу.

— Не понимаете, что нас тревожит? Не понимаете, говорите? А вот мы кое-что понимаем.

— То есть? — Юта опять пыхнул дымком.

— Почему мы до сих пор не сели? По времени мы давно должны быть на земле. И этот факт кое о чем нам говорит…

Машину опять завалило на крыло, потом она стала круто пикировать. Юта понял: командир решил пробить верхний слой облаков, надеясь, наверное, что ниже гроза слабее. Он бросил взгляд в иллюминатор и на мгновение невольно закрыл глаза: изогнутая, длиной в полнеба молния одним концом как бы уперлась в фюзеляж, точно стараясь пробить его насквозь.

Самолет задрожал, словно он был живым организмом. И Юта почувствовал, как задрожал в нем самом каждый его нерв, напрягшийся до предела. Ему вдруг захотелось вскочить и броситься в кабину к Алеше Луганову, к Дубилину, к механику — если уж играть в ящик, так вместе с ними. Там, среди друзей, в последнюю минуту можно по-настоящему стать самим собой, простым смертным человеком, которому незачем играть в прятки со своими страхами и тревогами.

Он посмотрел на Наташу. И подумал: «Она сейчас чувствует то же, что и я. Только ей еще труднее, чем мне. Наверняка труднее. А вот держится, хотя и сама, конечно, не знает, на чем держится…»

Быстро положив недокуренную сигарету в пепельницу и нажав на нее пальцем, чтобы скорее потухла, Юта сказал бортпроводнице:

— Наташа, будь добра, принеси сигареты. Они в кармане пальто!..

Она посмотрела на него так, как никогда не смотрела. Нет, в ее взгляде была не только благодарность за то, что он ее понял, — в нем было что-то значительно большее. Наташа вдруг увидела в Юте человека, который способен очень просто, без единого жеста совершить поступок, граничащий с подвигом. А ведь она раньше никогда не думала, что Юта такой.

— Сейчас принесу, — сказала она.

И ушла.

А Юта остался один. Да, один, хотя рядом с ним и находились люди. Но Юта знал, что сейчас он для этих людей не просто человеческое существо, чьи чувства могут быть такими же, как у них самих, а человек совсем другого склада: он должен все знать, должен уберечь их от всяких бед и несчастий, должен, наконец, вселить в них веру, что все будет хорошо.

И Юта вселял в них веру, смеялся над их тревогами, балагурил, рассказывал «веселенькие истории», а сам все время испытывал ощущение грызущей тоски по тем, к кому ушла Наташа, все время чувствовал свое одиночество.

3

На высоте трех тысяч метров Алеша решил выровнять машину, прекратив снижение. Если этого не сделать — самолет может развалиться на части. Или немедленно вспыхнуть. Потому что под ним гроза бушевала теперь так яростно, будто в эту точку земного шара устремились все страшные силы природы.

Самолет — крохотная песчинка в самуме — бросался из стороны в сторону, опрокидывался на крыло, круто задирал нос и стонал, как зверь в агонии.

А вокруг него — миллиарды киловатт неуемной, мечущейся и злобной энергии, ищущей какое-нибудь инородное тело, чтобы в соприкосновении с ним взорваться и выбросить из себя заключенную в невидимую оболочку мощь…

Почему до сих пор такого соприкосновения не произошло, никто не смог бы объяснить. Но никто и не сомневался, что это может случиться каждую секунду. Вот-вот кончится отсрочка и наступит то неизбежное, что по каким-то неизвестным причинам еще не наступило.

Казалось, в эти минуты крайнего напряжения всех душевных и физических сил Алеша не в состоянии был думать ни о чем, кроме нависшей над ними опасности и предотвращения катастрофы. Для посторонних мыслей у него попросту не было времени. Стоило ему отвлечься хоть на мгновение, как машина заваливалась то на одну плоскость, то на другую, потом начинала круто пикировать или непроизвольно и резко меняла курс. Стрелки приборов метались точно обезумевшие, и Алеша, стараясь одним взглядом охватить все, что происходило, выравнивал машину, подправлял курс, давал какие-то указания механику, Саше Дубилину, радисту…

Посмотреть на Алешу со стороны — не человек это, а сложный запрограммированный автомат, бездумно выполняющий однажды заданные ему функции.