Четвертый протокол

Мак Бэйн вздохнул, ему всегда приходилось возиться с документами. Крейг поднял рюкзак и пошел вслед за носилками в отделение. В отделении по обе стороны большого коридора было двенадцать палат. Одиннадцать палат использовались для пациентов, а двенадцатая служила кабинетом медсестры. Двери, выходившие в приемное отделение, были зеркальными, сквозь них были видны пациенты, ждавшие приема, – избитые пьянчужки – жертвы ночных драк. Оставив Мак Бэйна заполнять необходимые документы, Крейг прошел в зеркальную дверь и заметил, что носилки с потерпевшим стоят в противоположном конце коридора. Сестра бегло осмотрела доставленного и попросила санитаров переложить его на кушетку в одной из палат. Палата находилась как раз напротив кабинета сестры.

Вызвали младшего врача, жившего при больнице. Это был индус по имени Мета. Санитары раздели потерпевшего до пояса. Доктор тщательно осмотрел больного, не обнаружив никаких поверхностных ран, велел отправить его на рентген. Затем он отправился осматривать человека, поступившего с места автомобильной катастрофы.

Сестра позвонила в рентген-кабинет, ей ответили, что примут пациента как только освободятся. Она поставила чайник, чтобы заварить себе чашку чая. Констебль Крейг, убедившись, что потерпевший без сознания, взял его куртку и рюкзак и положил их на стол в кабинете медсестры. Он решил осмотреть их.

– У тебя не будет чашечки чая и для меня? – спросил он сестру с фамильярностью, свойственной стражам порядка.

– Будет, – сказала она, – будет, но не для таких, как вы.

Крейг хмыкнул. Он пощупал карманы куртки и вынул мореходную книжку. В ней была вклеена фотография человека, которого они подобрали на улице. Текст был на двух языках: русском и французском. Он не знал ни того, ни другого, но, поскольку имя пострадавшего было написано латинскими буквами, полицейский все понял.

– Кто этот парень? – спросила сестра, разливая по чашкам чай.

– Похоже, что матрос и к тому же русский, – ответил Крейг.

Житель Глазго, избитый бандой нэдов, – это одно, но иностранец и к тому же русский – это совсем другое. Чтобы узнать с какого он судна, Крейг открыл рюкзак.

В свитер толстой вязки была завернута круглая табачная коробка. Вместо табака в ней, проложенные ватой, лежали три диска: два алюминиевых и между ними диск из серого матового металла. Крейг без интереса пощупал диски, снова обложил ватой, закрыл коробку и положил ее рядом с мореходной книжкой. Он не заметил, что очнувшийся русский наблюдает за ним. Полицейский понял, что нужно сообщить начальству о происшествии с иностранцем.

– Я позвоню, крошка, – сказал он медсестре и пошел к телефону.

– Я тебе не «крошка», – огрызнулась сестра, которая была немного старше 24-летнего констебля Крейга, – чем дольше работаю, тем наглее становятся эти желторотые.

Констебль Крейг начал набирать номер. О чем в это время думал Константин Семенов, мы никогда не узнаем. Забыв о боли, он пристально следил за полицейским в черном мундире, стоявшем к нему спиной. Он видел свою платежную книжку и груз, который должен был доставить человеку на лодочную станцию. Он наблюдал за тем, как полицейский рассматривал содержимое табачной коробки, сам он так и не осмелился открыть ее. Полицейский звонил куда-то. Кто знает, о чем думал русский?

Крейга неожиданно грубо пихнули в бок. Он увидел голую руку, схватившую жестяную коробку. Реакция была мгновенной – бросив трубку, полицейский перехватил ее.

– Что за черт, парень… – крикнул он, потом, подумав, что человек впал в бредовое состояние, схватил его, пытаясь удержать. Жестяная коробка выскользнула из рук русского и упала на пол. Мгновение Семенов глядел на полицейского, потом бросился бежать. С криками: «Эй, парень, вернись!», констебль ринулся за ним по коридору.

* * *

…Коротышка Паттерсон был алкоголиком. Он посвятил жизнь «дегустации» продукции Спейсайда. Безработный, без надежды на трудоустройство, он превратил пьянство в искусство. Вчера вечером, получив пособие, он отправился в ближайшую пивнушку и к полуночи был уже «готов». Обидевшись на фонарный столб, который не подал ему стаканчика наливки, он избил его.

В результате сломал собственную руку и уже собирался направиться к врачу, как заметил голого по пояс, избитого, покрытого синяками человека с окровавленным лицом, выбежавшего из соседней комнаты, которого преследовал полицейский. Чувство глубокого сострадания проснулось в нем. Он не любил полицейских, которые, казалось, только и мечтали о том, чтобы вытащить его то из облюбованного оврага, то из другого милого сердцу убежища, и облить холодной водой. Он пропустил беглеца и выставил ногу.

– Придурок! – падая, закричал Крейг. Когда он поднялся, между ним и русским было уже десять ярдов.