Четвертый лист пергамента: Повести. Очерки. Рассказы. Размышления

— Я начинала, — рассказывает она, — как дилетант, и, наверное, я дилетант на всю жизнь. Я живу на эмоциях. Начинала я работать безобразно. Творчества было хоть отбавляй, а методики никакой… Музыку и фортепьяно я не забывала. Но если раньше особенно любила Шопена и Листа, то теперь меня все сильнее волновали Чайковский, Рахманинов. Наверное, у меня угасал дар виртуозности и одновременно нарастала и углублялась тяга к музыкальному размышлению. У меня в Иркутске была хорошая учительница музыки — Евгения Григорьевна Городецкая. Она окончила Петербургскую консерваторию и поехала в Сибирь, чтобы нести сюда музыкальную жизнь. У нее было два рояля, она была уже стара, сидела и учила музыке. Поначалу за деньги, а потом — без денег. Было два рояля, седая женщина и музыка. И был воздух искусства, я надышалась им в юности на всю жизнь.

Я работала с детьми с наслаждением. В конце концов я окончила методический семинар, чтобы иметь бумажку, но не в том дело. Я видела, как дети менялись. Мы с ними импровизировали.

Заведовала детским садом Александра Николаевна Левченко. Такой же замечательный человек, как и Городецкая. Она уберегла меня от большого соблазна. Я одновременно училась шить — для семьи, для себя, училась два года на государственных курсах. Родители мужа говорили: у тебя теперь будет хорошее ремесло. И вот я его получила и с тех пор обшиваю семью. Но не потому рассказываю. Меня позвали работать в Дом моделей, это был путь в модные закройщики или даже в модельеры. А в детском саду я получала тогда пятьдесят восемь рублей. Александра Николаевна узнала о моих колебаниях и возмутилась: «Неужели ты пожертвуешь нашей благородной работой ради этой? Нет, она тоже нужна, но у нас благородная работа». И ни в какие закройщики-модельеры я не пошла, хотя мне говорили, что я жила бы как бог. Но это не мой бог… Я все более понимала, что детский сад — это не учреждение, это — сад…

О чем рассказывала мне Ксения Александровна Говязова? О детском саде? Да. Но и о третьем русле.

Исполняются далеко не все обещания, которые мы давали жизни и которые жизнь давала нам. Лишь в песнях о снах осуществляются все мечты. Иногда мы не оправдываем надежд, иногда надежд не оправдывает судьба. Страшны не неудачи — они неизбежны, страшным может быть наше поведение в ситуации неудачи, неудачник — тот, кто не выдержал испытания неудачей. Неудачник — тот, кто не построил, не создал третьего русла. А кто его создал, тот «умеет жить».

Умение жить в том, наверное, и состоит, чтобы после крушения всех надежд не отомстить жизни, а одарить ее. Оно в том, чтобы даже в ожесточении души, которое иногда неизбежно, не утратить ее щедрости. И в том оно, чтобы при самых тяжелых утратах не потерять себя и даже, напротив, стать еще более самим собой.

Жизнь не удалась, если не удалось путешествие к людям. Это единственная тотальная неудача. Необитаемые острова были и есть не только в океане, необитаемым или, точнее, почти необитаемым может стать и современное комфортабельное жилище.

Ксения Александровна не стала ни путешественником, ни музыкантом, всю жизнь мечтая о путешествиях и любя музыку, скромно и одержимо работала она в детском саду. И было это не убежищем человека, потерпевшего поражение, а делом ее жизни.

Третье русло и должно быть делом жизни, а не постылым уделом, невзрачным жребием в неудачливой судьбе. Но что это? Дело жизни после крушения всех надежд? Ведь это неизбежно иное дело, то есть не то, в котором человек хотел себя осуществить. Может ли оно стать делом единственным и любимым?

Стоит послушать Александру Николаевну Левченко, бывшую заведующую детским садом, где работала Говязова, и городского методиста Светлану Ивановну Бенину. То, что рассказывают они о Ксении Александровне, непритязательно и напоминает банальные рассказы о «хорошей работе», о «хорошем человеке». Но ведь известно давно, что банальное перестает быть банальным, когда становится человеческой судьбой и болью. Став ею, общеизвестное вмиг огранивается в уникальность. Вот и послушаем, имея в виду одну-единственную судьбу.

— Ксаночка, — рассказывает Александра Николаевна Левченко (ей сейчас 73, она на пенсии), — совершенно замечательный человек. Она с самого начала стала работать добросовестно. А добросовестность — это добрая совесть. В ее подходе к делу чувствовалась не образованность, а культура. Это была ее особенность и потом: ей было дело до всего, и она иногда даже — я помню — ночевала в саду. Вот у нас еще не готовы костюмы к утреннику, и она не уйдет, нет. Поначалу я думала, что она ничего не умеет, а затем увидела, что умеет все: она и играет, и поет, и вышивает, и рисует, и танцует… И делает удивительные костюмы. Она стала музыкальным педагогом высокого класса.