Четвертый Дюма

Должен сказать, что Александр-отец недолго тосковал в одиночестве. Вокруг было сколько угодно сицилиек, разгоряченных победами Гарибальди, так что место крошки Эммы пустовало всего неделю. Замещавшим ее девицам старик уделял не бог весть сколько внимания, он занимался ими лишь мимоходом и даже не давал себе труда запомнить их имена. Со всей страстью, на какую он был способен, старик ринулся в борьбу за единую Италию. Поскольку после победы в Сицилии у Гарибальди не было ни продовольствия, ни оружия, ни, наконец, денег, чтобы приобрести и то и другое, а он намеревался перебраться через Мессинский пролив и атаковать Неаполь, господин Дюма великодушно предложил ему свой парусник и пятьдесят тысяч франков — все, что осталось у него от денег Мишеля Леви, выданных в счет контракта. Мы оказались буквально без гроша, что чрезвычайно огорчило бы Александра-сына, который зорко следил за каждым франком, уплывавшим из кармана отца. Зато благородные сицилийцы повсюду встречали нас как богов, поили и кормили задаром. Каждый из них считал для себя честью предложить в распоряжение друзей-французов свой дом со всем, что в нем было. Тут кое-что и мне перепадало — оказалось, что в каждом сицилийском доме, помимо прочего, всегда есть две-три смуглых и страстных дочери, которые считают кровать достойным полем битвы в борьбе с ненавистными Бурбонами. Вскоре Неаполь был взят, точнее, он пал сам собой, потому что никто из его жителей не вышел защищать Бурбонов из боязни быть побитыми камнями. Бурбоны, что называется, в одних подштанниках бежали из города, даже не подвергшегося осаде, в свою Испанию (они принадлежали к испанской ветви династии). Онкль Саша въехал в Неаполь верхом (пришлось немало потрудиться, чтобы раздобыть коня, который мог бы выдержать его) рядом с генералом Гарибальди, оба были одеты в красные рубахи, так называемые «гарибальдийки». Его поселили во дворце Кьятамоне, ранее принадлежавшем сбежавшим Бурбонам, а Гарибальди возглавил новое временное правительство (Дюма ужасно любил эти временные правительства и окружавшую их суматошную неразбериху) и назначил старика… ну, отгадайте, кем? Начальником охраны музейных ценностей и памятников старины! Впрочем, в такой службе действительно имелась острая необходимость, потому что еще немного — и с легкой руки Бурбонов в Южной Италии не осталось бы ни одного исторического памятника: король и алчная старуха-королева оптом распродавали их богатым англичанам. Господин Дюма со свойственной ему лихорадочной энергией, которая тут же пробуждалась, как только он загорался новой идеей, сразу навел порядок в делах. Его помощником был французский археолог, имени которого я не помню. Не знаю уж, как это ему удалось, но только этот человек убедил старика в том, что необходимо начать раскопки Помпей — некогда цветущего римского города, засыпанного вулканическим пеплом. На том месте теперь только рос чертополох. И пока генерал Гарибальди держал с балконов пламенные речи, обращаясь к народу, онкль Саша, надев на себя белый костюм и широкополую шляпу, уже карабкался по склонам холма, под которым покоились Помпеи, — откапывать вместе с чудаком-археологом останки древнего мира. Меня эта работа тоже увлекла. Было занятно извлекать из-под пепла статуи и замечательно сохранившиеся фрески, иные из которых оказались весьма скандального характера. Правду говорят, что все уже выдумано до нас, особенно в такой деликатной сфере, как любовь.

В декабре старику сообщили, что у него родилась дочь, совсем крохотная, — самолюбивая Эмма сама была от горшка два вершка, да они, дамы с амбициями, все такие, откуда появиться крупному ребенку. Старик, увлеченный раскопками, был искренне удивлен, он совсем забыл, что кто-то собирался рожать ему наследника в далеком Париже. Зато Александр-сын не забыл. Он написал отцу гневное письмо, в котором в довольно крепких выражениях обличал его образ жизни и легкомысленные связи с молодыми дамами. Господин Дюма прочел письмо и порвал его у меня на глазах. Он ужасно не любил дидактики и наставлений и больше всего не мог терпеть, когда кто-либо принимался учить его уму-разуму. «Ты тоже не бойся, Петруха, — сказал он мне, — ни к какому нотариусу я не пойду. Не знаю, сыном ли, внуком считать, но зваться Дюма будешь до тех пор, пока это имя существует на земле. Дюма-сын-младший, четвертый Дюма, tu es d’accord?[6]

Я, конечно, был согласен, это звучало приятно. Пошли бог еще сто лет здоровья онклю Саше, потому что, если он даст дуба, неизвестно каких дел наворотит тогда новый глава семьи, который, кстати сказать, тоже приходится старику незаконным сыном и тот признал его лишь в возрасте пяти лет, так что тут нос задирать не с чего…