Четверть века назад. Часть 2

— «Любила и жила», повторила она чуть слышно, подымая руки и нажимая глаза обѣими ладонями… И не отнимая ихъ:- Василій Григорьевичъ, когда… когда все будетъ кончено… скажите ему, я не хотѣла чтобъ онъ былъ тутъ… Онъ такъ измученъ былъ, я не хотѣла чтобъ онъ видѣлъ… Ему жить надо! Онъ не забудетъ меня, я знаю… память моя убережетъ его отъ… Онъ вѣрить будетъ, вѣрить… до конца…

Она не докончила, и откинулась въ спинку кресла…

Въ широко раскрывшуюся дверь входилъ князь Ларіонъ, въ сопровожденіи доктора Руднева.

Увидавъ его старикъ смотритель быстро поднялся съ мѣста, и устремилъ на него многозначительно глаза, указывая ими на Лину.

Князь Ларіонъ съ исковерканнымъ лицомъ бросился къ ея креслу.

— Что же это? былъ онъ только въ силахъ прошептать.

Рудневъ съ своей стороны ухватилъ ея руку, ища пульса.

— Докторъ, не мучьте… напрасно… проговорила она, болѣзненно сжимая брови. — Дядя, вы пришли… я рада… я…

Голосъ ея внезапно дрогнулъ и оборвался.

— Лина, другъ мой, тебѣ хуже! въ безумномъ отчаяніи лепеталъ князь Ларіонъ. — Я виноватъ, я дозволилъ… Онъ своимъ пріѣздомъ…

Она тоскливо закачала головой.

— Нѣтъ, вы знаете… зачѣмъ говорить?… Какъ онъ страдать будетъ, бѣдный!..

Онъ слушалъ, содрогаясь, не смѣя дышать.

Она смолкла, и схватилась вдругъ за сердце. Ея помутившіеся зрачки неестественно расширились, судорожно подкатываясь подъ трепетно бившіяся вѣки.

Рудневъ быстрымъ движеніемъ наклонился къ самому лицу ея.

Онъ внезапно отшатнулся съ блѣднымъ, испуганнымъ лицомъ.

— Я… умираю… пронесся слабый, какъ сонный и счастливый вздохъ ребенка, — и тутъ же замеръ послѣдній звукъ ея голоса.

Князь Ларіонъ глухо вскрикнулъ, схватилъ ея холодѣющіе пальцы…

Старикъ смотритель какимъ-то экстатическимъ движеніемъ вскинулъ глаза свои и руки вверхъ:

— Отлетѣла! вырвалось у него стономъ изъ груди.

Дверь широко распахнулась еще разъ, и съ раскинутымъ вѣеромъ въ одной рукѣ, съ распущеннымъ платкомъ въ другой, вплыла въ комнату Аглая Константиновна.

— Eh bien, Lina, le sommeil vous а-t-il fait du bien? Et moi je meurs de chaud et d'avoir monté cet escalier si raide! заголосила она еще съ порога, тяжело отдуваясь и никого не видя изъ-за прыгавшаго предъ лицомъ ея огромнаго опахала.

Молчаніе въ отвѣтъ. Эти три темныя мужскія фигуры какою-то зловѣщею группой обступившія кресло ея дочери и застилавшія ее собою…. Аглаѣ стало вдругъ страшно.

— Qu'est ce qu'il у а-donc? крикнула она, подбѣгая и отталкивая наклонившагося еще разъ къ лицу Лины доктора.

Она глянула, увидала эти закатившіеся, уже недвижные глаза…

— Ils m'ont tué ma fille, ils m'ont tué ma fille! визгнула она во всю силу своихъ легкихъ, и повалилась навзничь въ истерическомъ припадкѣ.

XLVII

Настала ночь…. Она лежала на столѣ, озаренная свѣчами въ высокихъ церковныхъ шандалахъ, вся бѣлая, въ бѣлой кисеѣ, усыпанная свѣжими цвѣтами, въ вѣнкѣ изъ бѣлыхъ розъ на распущенныхъ волосахъ, со сложенными на груди крестомъ руками…. Такими на полотнахъ старыхъ мастеровъ пишутся непорочныя съ летящими встрѣчать ихъ съ неба дѣтскими головками ангеловъ на трепещущихъ свѣтлыхъ крылахъ…. Она уснула — и небесныя видѣнія, казалось, видѣлись ей теперь; что-то безбрежное, глубокое, божественно-счастливое лежало на этомъ обликѣ, говорило въ складкѣ строго, таинственно улыбавшихся устъ. Такой улыбки, такого выраженія нѣтъ у живыхъ, — ихъ даетъ на грани земнаго бытія какъ бы мгновенное прозрѣніе иной, вѣчно сущей, безпредѣльной жизни….

Къ открытыя настежъ окна покоя глядѣли съ темнаго неба сверкающія звѣзды; изъ сада лился волною ночной воздухъ, примѣшивая свою живительную свѣжесть къ проницающему запаху раскиданныхъ по ней цвѣтовъ…. Она уснула и улыбалась небеснымъ видѣніямъ….

Старикъ смотритель стоялъ у нея въ ногахъ, разбитый, съ подгибавшимися то и дѣло колѣнями, и глядѣлъ на нее неотступно сквозь влажную пелену застилавшую ему глаза. Подлѣ него, на выдвинутомъ теперь изъ ея спальни prie-Dieu княжны лежала между двумя свѣчами книга въ бархатномъ переплетѣ съ золотыми застежками, Псалтирь ея, по которому онъ собирался теперь читать надъ нею… Но старый романтикъ медлилъ приступить къ этому чтенію, и дрожавшія уста его шептали строки, неустанно, неотразимо звенѣвшія теперь въ его ухѣ:

Мой другъ, я все земное совершила, —
Я на землѣ любила и жила….

Онъ былъ одинъ. Княгиня Аглая Константиновна, въ преизобиліи горя удалившаяся вслѣдъ за обморокомъ подъ сѣни своего ситцеваго кабинета, гдѣ долго лежала пластомъ на диванѣ зарывшись головой въ подушкахъ, заснула теперь на немъ какъ сурокъ. Всѣ обитатели дома, приходившіе поклониться усопшей, перебывали уже тутъ Глаша, горничная ея, только что вышла изъ комнаты, — и изъ-за стѣны отдѣлявшей спальню княжны отъ бывшей комнаты Надежды Ѳедоровны глухимъ и надрывающимъ стономъ доносилось до слуха старика ея нескончаемое, отчаянное рыданіе….

Онъ отеръ еще разъ глаза, подошелъ къ налою, и раскрывъ книгу началъ медленнымъ, прерывающимся голосомъ: «Блажени непорочніи, въ пути ходящій въ законѣ Господни»…