Четверть века без родины. Страницы минувшего

Однажды в «Казбеке» — кабачке на Монмартре, где я выступал, неожиданно в дверях показался молодой белокурый англичанин, немного подвыпивший, веселый, улыбающийся. Следом за ним вошли еще двое. Усевшись за столик, они заказали шампанское. Публика уже разошлась, и англичане были единственными гостями. Однако по кабацкому закону — «каждый гость дарован богом» — всю артистическую программу нужно было сначала и до конца показывать этому единственному столику. Меня взяла досада. Тем не менее, по обязанности я улыбался, отвечая на расспросы белокурого гостя. Говорил он по-французски с ужасным английским акцентом и одет был совершенно дико, очевидно из озорства, — на нем был серый свитер и поверх него… смокинг.

Музыканты старались — гость был, по-видимому, богатый, потому что сразу послал оркестру полдюжины бутылок шампанского.

— Что вам сыграть, сэр? — спрашивал его скрипач-румын.

Гость задумался.

— Хочу одну русскую вещь, — нерешительно сказал он. — Только я забыл ее название… Там-там, там-там…

Он стал напевать мелодию. Я прислушался. Это была мелодия моего танго «Магнолия».

Угадав ее, музыканты стали играть.

Мой стол находился рядом с англичанином. Когда до меня дошла очередь выступать, я спел ему эту вещь.

Англичанин заставил меня бисировать. После выступления, когда я сел на свое место, он перешел за мой стол и, выражая свои восторги, между прочим, сказал:

— Знаете, у меня в Лондоне есть одна знакомая русская дама, леди Детердинг. Вы не знаете ее? Так вот. Эта дама имеет много пластинок одного русского артиста, — он произнес мою фамилию, исковеркав ее до неузнаваемости. — Она недавно подарила мне пластинки с его песнями. Вот почему я и просил вас спеть знакомую мне вещь.

Я улыбнулся и протянул ему свою визитную карточку. Его изумлению не было границ.

— Я подумал, что вы поете в России! — воскликнул он. — Я никогда не думал встретить вас в таком месте.

Я терпеливо объяснил ему, почему я не пою в России, почему пою в таком месте…

Мы разговорились. Прощаясь, англичанин пригласил меня на следующий день обедать в самом фешенебельном ресторане Парижа — «Сирос».

Ровно в девять часов, как было условлено, я входил в вестибюль ресторана. Метрдотель Альберт, улыбаясь, шел мне навстречу.

— Вы один, мсье Вертинский? — спросил он.

— Нет! Я приглашен…

— Чей стол? — заглядывая в блокнот, поинтересовался он.

Я замялся. Мне было как-то неудобно спросить у англичанина его фамилию.

«Мой стол будет у камина», — вспомнил я его последние слова.

Я сказал об этом Альберту. Метрдотель строго покачал головой:

— У камина не может быть.

— Почему?

— Этот стол резервирован на всю неделю и не дается гостям.

Мы уже входили в зал. От камина, из-за большого стола с цветами, где сидели какие-то старомодные мужчины и старухи в бриллиантовых диадемах, легко выскочил и быстро пошел мне навстречу мой белокурый англичанин. На этот раз он был в безукоризненном фраке.

Он улыбался и протягивал руки.

— Ну вот это же он и есть! — сказал я, обернувшись к Альберту.

Лицо метрдотеля изобразило священный ужас.

— Вы не знаете, кто это? — сдавленным шепотом произнес он.

— Нет, — откровенно сознался я.

— Несчастный! Да ведь это же принц Уэлльский…

Живые свидетели

Русских в одном только Париже было тысяч восемьдесят. Все они жили, группируясь преимущественно по профессиям. Но общего русского центра в городе не было. Все попытки организовать какой-нибудь клуб провалились в самом начале. Причиной этому было, конечно, разнообразие политических убеждений. Все кружки ненавидели друг друга, пользуясь каждым удобным случаем для сведения личных счетов.

Единственным местом, куда сходились русские эмигранты, вне зависимости от своих политических убеждений, была русская церковь на Рю Дарю. Обычно по воскресеньям, во время утреннего богослужения, тут и происходили все встречи, главным образом деловые. Отыскав нужного человека, вы отправлялись с ним в какой-нибудь из маленьких ресторанчиков, которых было множество вокруг церкви, и там, за завтраком, спокойно вершили свои дела. В обычные же дни происходили только панихиды, молебны, свадьбы, крестины.

На Монпарнасе, в кабачке «Золотая рыбка» работала цыганская семья Димитриевичей, с которой мы с Иваном Мозжухиным очень дружили.

Много цыганских звезд всходило и заходило на российских горизонтах. В свое время из-за цыганок немало гвардейских офицеров оставляли полки. Кровь русской аристократии была довольно заметно перемешана с цыганской кровью, все эти Долгорукие, Трубецкие и Голицыны были женаты на цыганках. Целые состояния сжигались в кутежах, целые состояния бросали к ногам Настей, Маш, Стеш…

Табор Димитриевичей попал во Францию из Испании. Приехали они в огромном фургоне, оборудованном по последнему слову техники, с автомобильной тягой, который они получили от директора какого-то бродячего цирка в счет уплаты долга. Цирк прогорел, и директор чуть ли не целый год не платил им жалованья. В окончательный расчет они получили фургон.