Четверть гения (сборник)

— Я и вас не понимаю, — пожал плечами его сосед. — Вы так спокойно говорите об этом поэтическом недоноске! Что автор сделал с русской историей? Читатель видит имя князя Владимира, ему хочется того времени, того быта, тех поверий… А где Илья Муромец, Добрыня, Чурило?

— А вы слишком строги, — вступил в спор третий, известный поэт, — есть, конечно, в поэме натянутые остроты, вялые стихи, мужицкие рифмы, однако ж…

— Фу, о чем вы! Народности, народности здесь нет!

— А Василию Андреичу понравилось…

— Но что? Ни мысли, ни чувства — одна чувственность.

— Это уж надо признать! Сплошные двусмысленности. Кстати и некстати женщины нагие, полунагие, в одной сорочке! Даже холмы у него нагие, и сабли тоже.

— А ведь потомки могут вздумать судить по всему этому о нашем вкусе!

— Ну, им-то не придется читать сию итальянскую сказку с русскими именами!

— Да, опять-таки скажу: главное — нет народности.

— И откуда это бедствие пришло в русскую литературу? Все, все я еще в детстве от бабушки слышал. Но зачем воскрешать плоские шутки старины?

— А я составил список из дюжины вопросов по поводу всяких несуразностей в тексте. Сочинитель мне ни на один не смог ответить!

— А вот Василий Андреич…

— Да он просто своего ученика вверх тянет. Я сейчас всех примирю. Вот истинный образец стиля поэмы. Две строчки — и уже достигнут предел вульгарности.

Я еду, еду, не свищу,

А как наеду, не спущу.

И все дружно закивали в знак согласия. На несколько секунд в лавке

Смирдина даже (редкий случай!) наступило молчание: не было слов для достойного осуждения этого двустишия.

…У Смирдина разбирали первую поэму Пушкина «Руслан и Людмила»[3]…

ПРЕДЕЛЫ ФАНТАЗИИ

Разговор шел на английском языке — из уважения к младшему гостю.

Невзирая на то, что этот нищий полуюноша-полумальчик, назвавшийся гражданином Соединенных Штатов, был подобран хозяином дома несколько часов назад около кабака на Фонтанке.

И молодой князь из рода Одоевских, Рюрикович, бывший познатнее самих

Романовых, богач, писатель и философ, чувствовал себя преотлично в застольной беседе с заокеанским побродяжкой, впрочем, как и третий сотрапезник, провинциальный профессор лет тридцати пяти. Тот, однако, больше слушал, с явным удовольствием поглядывая на спорщиков.

— Я утверждаю, — князь, разгорячась, пристукнул по столу мягкой, но сильной рукой, — человеческую фантазию больше всего прельщает неземное!

Мистика — потребность человека. Пусть родится из перстня сильфида, пусть привидение неслышно пройдет по обжитым и привычно банальным комнатам. Ах, общение с духами — общая страсть наша! Пусть же читатель встретится с ними если не в жизни, то в книгах.

Американец взял бокал… и неожиданно отставил.

— Что ж, ваш путь, может быть, где-то и пересечется с моим. О эти тайны неземного! Но думали ли вы, что несравненно больше скрыто в земном? В человеке и в том, что его окружает? Вот ваш чубук, князь… разве вы не отличите его среди тысячи таких же? Вы наложили на него свой отпечаток, вступили с ним в какую-то связь. Так представьте древний род, из века в век живущий в дряхлом замке. Замок стал не только родным. Он проникся жизнью бесчисленных поколений. И в час смерти последнего представителя рода рушится… Или другое… Жена художника должна умереть, когда он положит последний мазок на ее портрет… чтобы жизнь таинственно перешла от человека к изображению. И это еще не все. Раскрыть фантастические глубины души… Я это сделаю, не будь я Эдгар Аллен По из Балтиморы!

Князя явно покоробило это бахвальство. Но он был хозяином. И, смягчая взгляд, он повернулся к их общему слушателю.

— Ну, а вы, профессор, что скажете о нашем споре? Что вы думаете о предмете фантазии?

— Не знаю, что и ответить вам, дорогой Владимир Федорович. Сей предмет довольно далек от меня. Более интересна мне реальность. Сейчас меня занимает вот что. Смотрите, — профессор взял лист бумаги и карандаш, быстро и удивительно точно провел от руки прямую линию, поставил рядом точку, — кажется, через этуточку вопреки Эвклиду можно провести не одну. а, по крайней мере, две прямые, параллельные данной. А выводы из сего…

— Ну, это уж вы чересчур! — воскликнул американец.

— Хватили, батюшка! — эхом отозвался князь. — О выводах еще говорите! И у фантазии должны быть пределы, господин Лобачевский!

НЕ НАДО РАЗБРАСЫВАТЬСЯ…

Директор патентного бюро легким толчком послал через весь широчайший стол своему сотруднику коробку с сигарами. Тот неумело закурил.

— У меня к вам серьезный разговор.

— Я весь внимание, герр Галлер!

— О, речь пойдет не о вашей работе в бюро. Как бы вы к ней ни относились, справляетесь вы с нею великолепно. Это не комплимент. Мы ведь даже повысили вам жалованье. Но именно из-за того, что вы такой великолепный инженер, я и хочу предостеречь вас. Вы слишком разбрасываетесь. На мой взгляд, у вас большое дарование изобретателя, его и надо развивать. Только точное определение цели жизни делает жизнь по-настоящему полноценной. Единство цели! Вот общая черта всех истинно великих людей. А вы?

— Но я и не претендую на величие, герр Галлер!