Четверо слепых мышат

— Понимаю, — сказал я. — Или наоборот — для того, чтобы играть, когда становится старше и мудрее. Или чтобы читать наставления всякому, кто согласится слушать.

— Ш-ш, молчи, Алекс. Слушай дальше. И вот дед вычислил, что его внуку, которому было сорок три года, осталось прожить примерно тысячу шестьсот шестьдесят суббот. Приблизительно, по статистике. Что сделал дедушка? Он купил два больших кувшина и наполнил их красивыми, как кошачьи глаза, мраморными шариками. И отдал своему внуку. И сказал, что каждую субботу ему надлежит вынимать из кувшина ровно один такой камушек. Только один, просто в качестве напоминания, что ему осталось вот такое-то количество суббот и что они бесценны, как настоящее сокровище. Подумай об этом, Алекс. Если, конечно, найдешь время, — завершила рассказ Нана.

И вот как раз была суббота, а я пребывал с визитом в городе Флоренс, штат Колорадо, в суперсовременной тюрьме повышенной безопасности. Я не думал, что теряю этот день даром, вовсе нет. И все-таки притча Наны запала мне в душу.

Это мое последнее криминальное дело. Должно стать последним. Венец карьеры детектива Алекса Кросса.

И, направляя стопы к камере смертника Тран Ван Лю, я постарался сосредоточить все свое внимание на этом тяжелом и загадочном деле. Возможно, этот заключенный способен сделать так, чтобы потеря нынешнего бесценного камушка не прошла даром.

Во всяком случае, хотелось на это надеяться.

Глава 72

Тран Ван Лю было пятьдесят четыре года, и он поставил меня в известность, что бегло говорит на вьетнамском, французском и английском языках. Его английский был превосходен, и я невольно подумал, что он больше похож на преподавателя колледжа, чем на преступника, осужденного за несколько убийств. Лицо Лю, с длинной седой козлиной бородкой, украшали очки в золотой оправе. Он был философичен — похоже, в отношении всего на свете. Но являлся ли он Пехотинцем?

— Номинально я буддист, — изрек этот человек, сидя передо мной в камере площадью семь на двенадцать футов. Больше половины пространства здесь занимали кровать, табурет и вделанная в стену столешница для письма. Все предметы крепились к полу и стенам при помощи литого бетона, так чтобы заключенные не могли их сдвинуть или разобрать.

— Я проведу для вас исторический экскурс, — сказал он. — Мысленно вернусь в прошлое.

— Вполне подходящее место для начала повествования, — согласно кивнул я.

— Я родился в общине Сон Трак, в провинции Куанг-Бинь, к северу от демилитаризованной зоны. Это одна из беднейших провинций в стране, но они все бедны в большей или меньшей степени. Я начал работать на семейном поле, когда мне исполнилось пять лет. Все мы были вечно голодны, несмотря на то что выращивали продукты питания. По-настоящему мы ели всего один раз в день — обычно батат или маниоку. По иронии судьбы весь рис мы отдавали помещику. Лояльность и патриотизм существовали только в отношении своей семьи — включая предков, — своего клочка земли и своей общины. Идея национального самосознания отсутствовала, стремление к национальной независимости не приветствовалось — как чуждое представление, принесенное с Запада Хо Ши Мином.

В 1963 году моя семья перебралась на Юг, и я завербовался в армию. Альтернативой этому была голодная смерть, и кроме того, меня воспитали в ненависти к коммунистам. Я проявил себя прекрасным разведчиком и был рекомендован в Школу разведчиков. Она была создана при Командовании по оказанию военной помощи Вьетнаму[25] и находилась под началом Сил специального назначения армии США. Таково было мое первое знакомство с американцами. Поначалу они мне понравились.

— Что изменило ваше мнение? — спросил я Лю.

— Многое. В основном то, что вскоре я понял: многие американцы смотрели на меня и моих соотечественников свысока, как на низших. Несмотря на неоднократные обещания, уходя, они бросили меня в Сайгоне. Я стал одним из тех вьетнамских беженцев, кому пришлось спасаться из страны на лодках. Наконец, в семьдесят девятом, я добрался до Америки. До округа Ориндж в Калифорнии, где сейчас имеется многочисленное вьетнамское население. Единственным для нас способом выжить было воссоздать импортированную с родины структуру семейно-общинных отношений. Я сделал это, создав группировку «Призраки усопших». Мы действовали успешно — сначала в Калифорнии, затем в штате Нью-Йорк, в том числе в Ньюарке. Мне вменяют в вину убийство членов соперничающих кланов в штатах Нью-Йорк и Нью-Джерси.

— А вы их правда убили? — спросил я Лю.

— О, разумеется. Впрочем, имеются смягчающие обстоятельства. Это была война, и мы воевали. — Он замолчал и выжидающе уставился на меня.

— Так или иначе, теперь вы здесь, в тюрьме «супермакс». Вам уже сообщили дату казни?

— Нет. Что представляется мне презабавным. Ваша страна боится казнить осужденных убийц.

— И вам это кажется комичным? Из-за того, что вы видели во Вьетнаме?

— Конечно. Вьетнам — вот моя точка отсчета, моя система координат.

— Зверства и бесчинства, оправдываемые боевыми задачами.

— Это была война, детектив.