Чесма

Брандер прибавил парусов и, оставляя пенный след, двинулся вдоль строя турецких кораблей под огнём орудий, мушкетов, длинноствольных корабельных ружей. Мекензи бесстрашно приблизился к врагу, но в пылу сражения не обдумал хладнокровно всей сути своей задачи. Ветер к тому времени изменил направление, и Мекензи повёл брандер по ветру, вправо, вдоль фронта турецких кораблей. Он не принял в расчёт, что в центре линии уже пылают два турецких корабля, подожжённые нашей артиллерией. Головешки с них летели во все стороны, и тот корабль, на который направил брандер лейтенант Мекензи, уже секли огненные стрелы, так что его зажигательное судно лишь поддало жару в разгоравшийся костёр.

То же самое, немного попозже, произошло и с брандером мичмана князя Гагарина.

Теперь был мой черёд.

В последний раз прокричав молодцам-пушкарям «Пли!», я передал «Гром» под команду бригадиру Ганнибалу и по верёвочному трапу спустился в шлюпку. Отсюда, с поверхности воды, ночной бой казался страшной волшебной сказкой. Над нашими головами гремели выстрелы, чёрный дым порою застилал диск луны, высоко в небе пролетали со свистом ядра и пылающие головешки, отблески пламени, как огненные змеи, бежали издалека навстречу нам по ночной воде. Казалось, над нами затеяли сражение огромные летучие драконы, дыша смертоносным пламенем… Матросы дружно ударили в вёсла. От каждого гребка вода вспыхивала голубоватыми искрами — то было ночное свечение моря, обычное для этих мест. Чёрный силуэт брандера под косыми парусами стремительно вырастал на наших глазах. Команда добровольцев уже стояла на палубе. Я поднялся на судно, подал сигнал, и мы двинулись вперёд.

Стараясь держаться подальше от линии турецких кораблей, я сделал крутой поворот в левую часть бухты, куда ещё не дошли ни бой, ни пожар. Идти нам пришлось почти против ветра.

Моряки знают, каково это двигаться на ветер, на незнакомом судне, да ещё с малой командой. Но матросы, которым я первым делом рассказал о своём замысле, вели себя молодцами. Все мы были как пальцы одной руки, сжатой в кулак.

Странно, но большую часть пути турки нас не обстреливали.

Возможно, в лунном полумраке они приняли нас за своих. Во всяком случае, брандеру удалось пройти до самого левого фланга неприятеля. Здесь высился на глади вод гордый гигант — вось мидесятичетырёхпушечный (как узнали мы после) линейный корабль. Прямо на него направил я нос своего брандера. Нас увидели, окликнули в рупор. Мы приближались в молчании. С корабля снова донёсся требовательный окрик. В нескольких шагах от меня, широко раздвинув ноги, стоял, удерживая шкот,[6] высокорослый матрос с «Грома» Семён Мордвин. Волосы его блестели в темноте, будто смазанные маслом. Рванув ворот рубахи, он зычно завопил, передразнивая турецкий клич:

— Аля-маля!

И прокричал с насмешкой:

— Эй, турка! Готовь, брат, пузыри — Русь идёт!

На турецком корабле словно бы поняли — оттуда раздались ружейные выстрелы. Пули коротко взвизгивали в темноте, с треском впивались в дерево, разбрызгивая острые щепки. Одна из пуль разбила горшок. Горшки эти с углями тут и там расставлены были по всему брандеру, чтобы в нужный момент мы были при огне. Но теперь рубиновые угли рассыпались по палубе, того и гляди — вспыхнет пламя вполнеба! Я смерил взглядом расстояние до турецкого корабля — вроде бы близко. Но в темноте всякое расстояние кажется короче. Что, если брандер загорится, а враг от нас ускользнёт? У меня не было права на риск.

— Убрать! — скомандовал я.

Семён сунул мне в руки смолёный шкот и кинулся к куче углей. Своими глазами я видел, как он голыми руками хватал пылавшие угли и швырял их за борт! И ни вскрика, ни стона!

Но зато всё громче, всё оглушительнее слышался вопль с турецкого корабля, заглушая редкие беспорядочные выстрелы.

Ещё бы! Турки видели, как медленно и неотвратимо приближалась к ним смерть!

И вот утлый кораблик наш с треском и хрустом ударился о борт турецкого исполина. В тот момент, когда мы, с трудом удержавшись на ногах от толчка, поняли, что цель достигнута, время словно замедлилось и потекло еле-еле. Никто из нас не спешил, не торопился покинуть начинённый серой и порохом плавучий снаряд. Бойко побежал вдоль борта матрос, ударами ноги опрокидывая горшки с углями, — не Степан ли, ожёгший себе ладони? Другие кидали «кошки» — верёвки с крючьями, цепляя их за порты нижней палубы турецкого корабля. Третьи на канате подтягивали шлюпку, тащившуюся за нашей кормой. Я не командовал — командовать и не надо было, каждый делал своё дело. Раздув факел, я поджигал смолу и фитили. Огонь разгорался, слепил глаза. Наконец все матросы сгрудились на корме, пора было покидать брандер. Один за другим соскользнули мы по верёвке в лодку, в руки заботливо принимавших нас товарищей.

Я зашвырнул ненужный теперь факел на палубу турецкого корабля.

— В вёсла, братцы!