Червивое яблоко. Моя жизнь со Стивом Джобсом

После этого я не препятствовала Стиву проводить время с Лизой. Я не торопясь сделала подсчеты: Стив с Лизой любили друг друга, и в этом мире и в следующем существовали все причины на то, чтобы поддерживать их совместное времяпрепровождение. Я бы разрушила все, если бы попыталась откровенно высказать свое мнение по поводу его поведения, ведь любые мои слова или действия породили бы хаос. Это бы нарушило все то хорошее, что было достигнуто. Поэтому я решила, что мое отношение к их совместному времяпрепровождению будет зависеть от конкретной ситуации. После того вечера я либо присоединялась к ним, либо оставалась дома, когда они были вместе, чтобы я могла забрать Лизу, если она звонила. Она знала, что может попросить меня забрать ее, если Стив заставлял ее чувствовать себя неловко. Стив всегда давал ей возможность выбора здесь. Оба знали, когда у них не получалось установить нормальный контакт. В конце концов, я нашла для нее другое место, где она проводила вечер среды. Там она чувствовала себя уютно и понимала, что о ней заботятся. Я думаю, что он воспринял с облегчением прекращение таких встреч. Он никогда не спрашивал, почему я пересмотрела этот момент. Словно возник негласный договор обходить этот вопрос стороной.

* * *

При регулярных поездках в сорок пять миль по суше и воде, чтобы добраться до колледжа в Окленде, осенью 1989 года я начала беспокоиться, что буду делать, если произойдет землетрясение. И Стив, и мой парень часто уезжали из города в командировки, и нельзя было рассчитывать на их помощь в случае чрезвычайного происшествия. Решения проблемы не нашлось, поэтому осенью 1989-го я перевелась в Арт-институт Сан-Франциско, чтобы меня и дочь не разделяло скопление воды. В октябре того года, сразу после того, как я перевелась, в районе Сан-Франциско произошло землетрясение Лома-Приета, которое повредило мост Бэй-Бридж и надолго вывело его из строя. У меня наконец-то получилось своевременно предвидеть проблему.

У нового учебного заведения была невероятная история, и из него открывался чудесный вид на залив Сан-Франциско, в том числе на Алькатрас и мост Золотые Ворота. Оно окрыляло меня. Я была старше, чем большинство студентов-бакалавров, на десять лет, и вскоре я обнаружила, что рисовала лучше их. Улыбаясь, ребята подходили ко мне и говорили: «Ух ты! Ты действительно знаешь, как рисовать!» Я была удивлена, даже рассержена таким невежеством. Что это была за художественная школа?! Некоторые студенты даже завидовали мне и вели себя со мной дурно. Я задавалась вопросом, не ошиблась ли, переведясь сюда. С другой стороны, в том, что я опережала остальных, были плюсы: теперь у меня нашлось лишнее время, чтобы научиться писать. Мне требовалось зарабатывать деньги, а умение излагать мысли в письменной форме оставалось моим слабым местом. Мне следовало развивать коммуникативные навыки, чтобы продавать свои работы. Но были и другие причины.

Сперва я хотела расширить свой круг изучаемых предметов, чтобы понять, что картины действительно говорили на протяжении времени, и познать силы, которые стояли за культурой и социальными движениями. Я хотела понять собственную эпоху, я хотела понять, как женщины подходили к решению проблем в сравнении с мужчинами. Я хотела понять инстинкт саморазрушения в себе и в таких художниках, как Гойя, Мане и даже Моне. Проще говоря, я хотела развить внутри себя диалог, чтобы понять свое кредо как художника. Мое стремление к этому нельзя переоценить. Я знакомилась с произведениями таких писателей, как Линда Нохлин, Камилль Паглия, Люси Липпард, Вальтер Беньямин, Фредрик Джеймисон и Фрэнк Стелла. Все эти работы позволили мне лучше понять мир искусства и социального анализа – всего того, что я жаждала знать. Так я начала постепенно развивать левое полушарие мозга Я записалась на занятия по рисованию, живописи и гравировке, но основные усилия были направлены на превращение мыслей, которые имели для меня большое значение, в слова и положение их на бумаге.

В самом начале я приходила в ужас, когда мне нужно было что-то написать. Мысли разбегались, и я чувствовала себя совершенно беззащитной, когда пыталась выудить хоть одно слово из океана чувств. Инстинкт подсказал мне, что в дни без занятий стоит разговаривать дома вслух, чтобы слышать себя и ощущать свою душу, чтобы переводить слова и выражения из устной формы в письменную. Было страшно разговаривать вслух в пустой комнате. Но этот процесс тоже придавал мне силы. Я слышала, что другие люди, страдающие дислексией, учились писать подобным образом.