ЧЕРТЫ НАРОДНОЙ ЮЖНОРУССКОЙ ИСТОРИИ

Период от принятия христианства до нашествия татар для Южной Руси до известной степени может назваться периодом умственной культуры. Христианство расширило круг понятий, сообщило новые взгляды, ввело книжность. Сближение с Византией знакомило русских с приемами такого общества, которое было самым образованным в тогдашнем христианском мире. Южная Русь не была отрезана и от Запада. Брачные союзы князей с домами королей шведских, немецких, французских, венгерских и польских указывают на близкие и частые сношения Киева с Западною Европою. Еще в те времена не укоренилась религиозная неприязнь к западной церкви; греки не без труда старались населить ее. Киев был такой город, где многое можно было узнать и увидеть, там было средоточие торговли; много было в Киеве купцов, бывавших в далеких сторонах. Вениамин Тудельский встречал их не только в Константинополе, но в отдаленной Александрии, кто странствовал ради торговли, а кто из религиозных целей; — во всяком случае в Киеве Немало было таких, которые видывали чужие земли и чужих людей, знали чужую речь. С другой стороны, в Киеве толпилось множество иностранцев: там можно было встретить и немцев из различных городов, и итальянцев, и греков, и магометан, и иудеев. Не удивительно, что, живя в Киеве, можно было выучиваться нескольким иноземным языкам, как это сделал князь Всеволод Ярославич, отец Мономаха. Из летописцев нам известно, что Владимир, креститель Руси, и сын его Ярослав заводили училища, а последний и книгохранилище; Ярослав собирал от себя грамотных людей, приказывал им списывать книги, другим поручал делать переводы с греческих. Мы не можем сказать — какой процент жителей пользовался тоща этими средствами просвещения, но видим, что в Киеве были люди по тогдашнему времени образованные, что там существовала литературная и умственная жизнь, а чтение пользовалось высоким уважением. Достойно замечания суждение летописца, который, прославляя Ярослава за его покровительство книжности, сравнивает его заслуги с заслугами самого Владимира, крестившего русский народ. Владимира он уподобляет вспахавшему ниву, а Ярослава — сеятелю. «Велика польза от книжного учения, — рассуждает летописец, — книги указывают, научая, путь покаяния, в книжных словесах мы обретаем мудрость и воздержание; книги — это реки, наполняющие вселенную, источник мудрости, неисчетная глубина; книги нас утешают в печали». Здесь летописец, восхваляя книги, разумеет, будучи сам духовным лицом, книги религиозного содержания. Естественно, что, пришедши к нам вместе с религией, книжность должна была быть преимущественно религиозною и более переводною и подражательною. Знакомство с византийским миром внесло к русским с первого раза множество переводов с греческого; древняя переводная русская литература чрезвычайно богата, хотя, к сожалению, не всегда можно в точности определить: относится ли тот или другой перевод к этому периоду, так как очень многие сохранились только в позднейших списках, и так как, кроме того, в позднейших списках старинных переводов делались изменения в языке; можно, однако, с большою вероятностью утверждать, что большая часть из того переводного запаса, который сохранился на севере в сравнительно поздних списках, принадлежит дотатарскому периоду. За переводами появились и оригинальные русские сочинения духовного содержания, более или менее составлявшие подражание греческим образцам. Читая духовные поучения того времени, как например, Илариона или Кирилла Туровского, мы видим такие литературные приемы, которые показывают в авторах подготовку воспитанием, навык размышлять и передавать мысли в стройном порядке, значительный запас сведений и знакомства с произведениями греческой духовной письменности, искусство красноречия, явную заботливость об изяществе выражения: этими качествами сочинения дотатарского периода отличаются от сочинении позднейшего времени, обличающих, сравнительно с первыми, скудость мысли и сведений, отсутствие художественности. Подобное можно сказать и о летописях; та часть наших летописных повествований, которая относится к югу в дотатарский период, при всех своих недостатках отличается большею стройностью в повествовании, чем северные и последующие. В особенности же выше всего оказывается первоначальная летопись, обыкновенно неправильно называемая Несторовою; при изложении более толковом и живом она представляет для читателя гораздо более занимательности, чем даже продолжители ее, писавшие о событиях, происходивших на юге после Мономаха.