Чертов мост, или Моя жизнь как пылинка. Истории : (записки неунывающего)

— Товарищи, мы с вами проглядели. Среди нас долго орудовал враг, Александр Фельдман. Мы не распознали его, это наша вина.

Я гляжу: через человека от меня сидит Валентина Фельдман, дочь того, о ком говорят, тоже известный отоларинголог. Она сидит вытянувшись, не шелохнется. Доктор Фельдман был в списке «врачей-убийц», процесс над которыми шел в это время.

После опубликования в «Правде» почты Лидии Тимашук, врача, с подачи которой было затеяно это дело, все понимали, что это вздор, туфта, но продолжали мирно заниматься своими делами. Лишь очень немногие, предварительно оглянувшись, шептали, покручивая пальцем у виска:

— У Него не все в порядке… Он — уже…

В общем, все это было накануне нашего избавления. Кстати, после сумасшествия во время похорон Сталина осталась прислоненная к Музею Ленина огромная стена венков. И вот Люба как-то проходила мимо этих еще неубранных венков, и вдруг она и многие другие женщины, случившиеся рядом, автоматически, как бы повинуясь внутреннему приказу, подхватили эти венки и понесли на Красную площадь, где их и расставляли кругом Мавзолея.

Что это? Массовый психоз? Гипноз из гроба? Ведь в семье у нас погиб мой брат, бесконечное количество жертв нам было известно — и все-таки, совершенно безотчетно, они просто пошли и отнесли венки к Мавзолею — где он лежал рядом с Лениным. Долго, долго еще придется нам раскрепощать себя, ибо окончательно превратиться в нацию рабов — это никуда не годится. Вот куда может привести наш «Чертов мост»! Мы определенно запутались!

Вскоре после смерти Сталина Ржанов позвонил мне и тем же добродушным голосом сообщил, что ему позвонили «оттуда» и сказали, что сегодня привезут Фельдмана домой.

В связи с этим вспоминается обсуждение повести И. Эренбурга «Оттепель» в ЦДЛ в 1954 году. Председательствовал Ю. Либединский [88]. Он начал свое выступление так:

— Как будто все приметы времени есть в этой повести: производство, соревнование, врачи-убийцы…

— Какие врачи-убийцы? — с места взвизгнула критик Зивельчинская.

И тогда Либединский сделал характерный жест, разводя руками и пожимая плечами:

— А! Ну, не убийцы!

Подтекст был: не все ли равно? Вот так примерно относилась и к этому процессу наша общественность.

Гильотина при Робеспьере действовала так, что уже не было возможности воспринимать каждое осуждение как трагедию, как потерю человеком жизни. Всего лишь еще один! Почти фарс. Тогда даже появилось расхожее выражение: плюнуть в корзину! Плюнуть — головой! А? Опаснейшее состояние для общества.

Работа в Министерстве кинематографии

Незримую руку Властителя мне приходилось ощущать, когда я работал главным редактором сценарно-постановочного отдела Министерства кинематографии СССР с конца 1947 и до середины 1950 года. Как случилось, что я попал в Министерство — не помню. В памяти сохранилось только, что в отделе кадров я как-то рассеянно отвечал на вопросы, заставлял себя уговаривать… В общем, в конце концов я сделался членом маленького коллектива главных редакторов при начальнике отдела Григории Борисовиче Марьямове. Это, конечно, была любопытнейшая личность. Начиная с того, что он, еврей, занимал при министре кинематографии СССР Иване Григорьевиче Большакове такую должность — и это при почти официальном антисемитизме нашего Верховного? На каждом партийном собрании Министерства были бесконечные вопросы, нападки — когда же уберут этого… Но Марьямов держался, а почему ему было не держаться? Без него министр — ни ногой. Пусть Министерство по тем временам и называлось «особым сектором» для просмотров, ходила такая шутка среди нас, но все-таки хозяйство было огромное. И даже при установке Хозяина, что достаточно выпускать лишь два фильма в год, но чтобы эти фильмы были обязательно гениальными — кинематография существовала, и ею надо было как-то управлять. И у Григория Борисовича в те годы хватало сил и умения на это. Марьямов был типичным «ученым евреем» при генерал-губернаторе — кажется, была такая должность раньше.

Способности его мне запомнились вот по какому случаю: двое молодых людей из Министерства иностранных дел написали сценарий. Прошло много времени, выяснилось, что молодые люди не просто люди, но чьи-то дети и тянуть дальше резину невозможно. Марьямов, естественно, сценария не читал и читать не собирался. И когда авторы пришли в Министерство за ответом, Григорий Борисович сперва вызвал меня, и я в течение пяти минут изложил суть сценария.

Затем молодые люди были приглашены к Марьямову. Как я наслаждался! Григорий Борисович показал тогда высокий класс. Был дан тонкий анализ произведению, разобраны сильные и слабые стороны, и все на фоне нынешней международной обстановки в увязке с внутренней нашей политикой… Сценарий был, в итоге, зарезан — но на каком уровне! Нет, решил я, прав министр! С таким помощником можно спать спокойно. Но спать не приходилось. Все-таки искусство! Кто их знает, этих художников — что они выкинут? За ними нужен глаз да глаз.