Чертов крест

Негодованіе выросло до крайняго предѣла, такъ что одинъ изъ солдатъ стражи бросился на преступника, который своимъ упрямымъ молчаніемъ могъ хотъ святого вывести изъ тернѣнія, и грубо поднялъ его забрало. Общій крикъ изумленія вырвался у присутствующихъ, которые на минуту замерли въ необъяснимомъ ужасѣ.

И было отъ чего.

Шлемъ, забрало котораго было на половину приподнято, на половину опущено на блестящій стальной нашейникъ, оказался совершенно пустымъ…

Когда прошла первая минута ужаса, и его хотѣли схватитъ, все вооруженіе тихонько задрожало, распалось на свои составныя части и грохнуло на полъ съ глухимъ и страныымъ звукомъ.

При видѣ этого новаго чуда большая часть зрителей вышла толпою изъ залы и со страхомъ бросилась на площадь.

Вѣсть объ этомъ разнеслась съ быстротою мысли въ народѣ, нетерпѣливо ожидавшемъ окоичанія суда. Тутъ поднялся такой шумъ и гвалтъ, такое волненіе, что описать трудно.

Общій голосъ былъ въ пользу того мнѣнія, что послѣ смерти барона дель-Сегра, самъ чортъ унаслѣдовалъ его бельверскія владѣнія. Наконецъ волненіе успокоилось, и рѣшено было заключить таинственное вооруженіе въ темницу.

Когда это было сдѣлано, послали четырехъ человѣкъ, уполномоченныхъ городомъ, повѣдать о случившемся графу Ургельскому и архіепископу. Посланные не замедлили возвратиться съ рѣшеніемъ властей, которое было въ высшей степени коротко и ясно.

— Пусть они повѣсятъ вооруженіе на главной площади, — рѣшили графъ и архіепископъ. — Если чортъ точно вселился въ него, то ему поневолѣ придется или уйти или повѣситься выѣстѣ съ нимъ.

Восхищенные такимъ остроумнымъ разрѣшеніемъ вопроса, бельверскіе старѣышины снова собрались на совѣщаніе, приказали воздвигнуть на площади высокую висѣлицу, и когда толпа народа окружила ее, они отправились въ тюрьму за вооруженіемъ въ полномъ своемъ составѣ и со всей торжественностью, которая подобала такому важному случаю.

Когда почетное собраніе достигло массивнаго свода, осѣнявшаго входъ тюремнаго зданія, какой то блѣдный и взволнованный человѣкъ бросился передъ нимъ на колѣни, къ немалому изумленію всѣхъ зрителей, и вскричалъ со слезами на глазахъ.

— Простите! Простите!

— Простить? Еого простить? Чорта, что-ли, который вселился въ латы сегрскаго барона?

— Меня простите, — отвѣчалъ дрожащимъ голосомъ несчастный, въ которомъ всѣ узнали главнаго тюремщика. — Простите меня, потому что вооруженіе… исчезло!

При этихъ словахъ ужасъ изобразился на лицахъ всѣхъ, стоявшихъ въ воротахъ; они замерли на своихъ мѣстахъ, и Богъ знаетъ сколько времени простояли бы, если бы разсказъ испуганнаго стража не заставилъ ихъ столпиться вокругъ него, съ жадностью слушая каждое его слово.

— Простите меня, господа, — повторялъ несчастный тюремщикъ: — я не скрою отъ васъ ничего, хотя бы что и говорило противъ меня. Я не могу объяснить почему, но только мнѣ все казалось, что эта исторія съ пустымъ вооруженіемъ не что иное, какъ басня, придуманная для того, чтобы выгородить какого нибудь знатнаго барина, котораго какія-нибудь высшія государственныя соображенія не позволяютъ ни вывести на чистую воду, ни наказать.

При этомъ убѣжденіи я и остался, въ чемъ меня поддерживала еще неподвижность вооруженія, послѣ того какъ собраніе вторично принесло его въ тюрьму. Тщетно я тихонько вставалъ по ночамъ и старался подстеречь тайну, если только она существуетъ, прикладываясь ухомъ къ замочной скважинѣ, продѣланной въ желѣзной двери его темницы, — не было слышно ни единаго звука. Тщетно разсматривалъ я его сквозь маленькую дырку, просверленную въ стѣнѣ, оно лежало на соломѣ въ одномъ изъ самыхъ темныхъ угловъ и день ото днноставалось все въ томъ же видѣ.

Наконецъ, однажды ночью, подстрекаемый любопытствомъ и рѣшившись убѣдиться лично въ томъ, что этотъ предметъ всеобщаго ужаса не заключалъ въ себѣ ничего таинственнаго, — я зажегъ фонарь, спустился въ тюрьму, отодвинулъ ея двойные засовы и вошелъ до такой стенени увѣренный въ томъ, что всѣ разсказы про вооруженіе были пустымт сказками, что даже, можетъ быть, не особенно крѣпко заперъ двери за собою; иначе я бы никогда этого не сдѣлалъ. Едва я прошелъ нѣсколько шаговъ, какъ мой фонарь погасъ самъ собою, зубы у меня застучали и волосы стали дыбомъ на головѣ. Среди глубокой тишины, окружавшей меня, я вдругъ услышамъ звонъ желѣзныхъ латъ, которыя двигались и стучали въ темнотѣ, собираясь вмѣстѣ.

Первымъ моимъ движеніемъ было броситься къ выходу, чтобы загородить дорогу, но едва взялся я за дверь, какъ почувствовалъ на плечѣ прикосновеніе огромной руки, закованной въ желѣзную перчатку; она потрясла меня со страшной силой и опрокинула на порогѣ. Тамъ пролежалъ я до слѣдующаго утра, тамъ и нашли меня мои слуги, лежащимъ безъ чувствъ.

Придя въ себя, я вспомнилъ, что вслѣдъ за моимъ паденіемъ до меня смутно доносился гулъ тяжелыхъ шаговъ, сопровождаемый звономъ шпоръ, и что, мало по малу, они удалились и затихли.

Когда тюремщикъ кончилъ свой разсказъ, воцарилось глубокое молчаніе, за которымъ сейчасъ же послѣдовалъ цѣлый адскій концертъ жалобъ, криковъ и угрозъ.