Черти в Париже

Можете поведать тоже самое даме сердца – в кафе и в постельке.

А можете сболтнуть сидя за рулём, заместо дорожного аудиоряда, мол, типа Ксан Иваныч, а он мало с тех пор изменился:

– Сволочь этот 1/2Эктов. Вся слава и позор ему, а нам хрен с редькой. Поживайте типа как можете, граждане, а он, типа мол, уже закончил. А сюжет откуда? А разве не мы своей шкурой отрабатывали этот сюжет? И ссорились поэтому. И не поэтому, а всяко… но и поэтому тоже. А этот… Эктов, бля, тем временем губил бумагу и наполнял гигабайтами компьютер. Обогатился… Да что мы всё о деньгах, да о деньгах: кончается капитализьмус в Раше, наступает монархичекское благоденствие и социалистический пенсионизмъ… Да идёт он в… в далёкую Далёкку пусть идёт! Со своим баблом. В зад!

Вот одно реальное лицо спросило так: «А с бабами я – когда я автор, а не персонаж – привирал, или это было на самом деле?»

– А негритяночку с Бимом имели, или это вымысел?

Ибо похоже всё на изобразительный гиперреализм – без преувеличения действительности.

Вот что значит сила искусства!

Он же не знает точно – что я делал с «тогушкой» – ну, негритянкой из Того, в туалете: жизнь свою ей рассказывал на любименьком своём русском языке?

Ёбся в натуре?

Или тупо, по постсоветски рылся в кошельке: чтобы честно заплатить по прейскуранту?

Ведь я так воспитан мамой с папой.

Разумеется, речи не стояло о выдаче девочке чаевых, хоть она и фотка–симпотка, и мотик есть… типа мотороллер… так и что?

И, кроме того, так и напрашивалась на интересненькое нечто. Хоть это и не Париж был, а грёбаный Мюних.

Разумеется не отдам лишнего, ага, чаевые в туалете… ну–ну, ибо и самому бабла не хватает. А красоваться перед бабёнкой почём зря, ради того, чтобы она знала – каковы на самом деле эти «кхуеви рюськие»…

В то время, когда завтра в Мюнихе от нас и следа не останется… Кроме, разумеется, романуса, который в то время не был написан…

Ну нахрена в таком случае изображать из себя пэра?

***

Спрашивает этот любопытничающий кентяра, конкретно въехав в сюжет:

– А Бим что делал: в номере целый день? – это пока я, который персонаж – по Парижу бродил. Один!

И рисковал при этом. Жизнью и кошельком.

Воры так и вились за мной.

Лучшие воры Парижа. А я лучший графоман Угадайки!

И что теперь?

За живое его взяло. Вижу! Бим ему интересен, а моя жизнь не очень.

Ага, так я вот всё взял и на голубую тарелку с голубой каёмкой перед ним выложил.

Как же! Дожидайся! Бабки покажи сначала! Зубы журналистские, драконьи, оскаль!

Удостоверенье Первого Канала есть?

Если есть, тогда, может, поговорим.

А если нет, то досвидос!

Короче, были у нас свои тайны, и никогда этому пол–Эктову всего не узнать.

И так далее. Вранья в его книжке не пересчитать. Крокодилы какие–то. В тарелках! В реке! Какие, к чёрту, крокодилы в Париже!

Хотя кое–где славненько прописаны наши похождения.

Местами я даже горд за себя, а Бима бы я прописал ещё больше.

И всем он раздал по полной.

Всё как есть, без особых прикрас.

Хотя нет, преувеличил. Будто в лупе…

И подкрасил ярче. Будто маркерами. Стал китч. А китч это жизнь и правда!

Это с его слов. А «похищнее» – это моё определение, так оно вернее.

Ксан Иваныч, дак тот сказал прямо: «Не буду я этот его грёбаный псевдороман читать, даже и не уговаривайте… и Малёхе своему запрещу».

Угадайкины полки валятся с такой тяжести книги.

Ага, запретит он! Войной пошла коса на камень.

Хотя сначала всё было ровно наоборот. Интересовались поначалу все. Даже я.

Хотя, отвлёкся, с чего я начал?

… А–а, вот.

22. Облако, туман, дым

Собственно, ляжек у Бима нет. Поскольку и сами ноги у Бима – только одно название.

Кряхтелки, а не ноги!

Какие могут быть ноги и мышцы у человека по утрам преимущественно сидящего перед компьютером, забегающего на минуточку на работу: в офис Ксан Иваныча, а после обеда уже начинающего пить пиво.

Причём ежедневно.

Притом в неимоверном количестве. То есть до полного усрача.

Это когда к концу дня так называемые ноги уже не ходят, а коряво переставляются: навроде костылей: по необходимости неупаденья.

Да! Бим поскорее хотел вернуться в гостиницу, чтобы наконец–то отдохнуть от невообразимых и регулярных гонок по автобанам и городам Европы.

Но сначала нужно было – чисто ритуально – отдать дань Парижу, и, если получится, возложить какому–нибудь серьёзному французскому Памятнику венок: от Сибири.

А ещё – и это было гвоздем программы, и ради чего собственно затевался пресловутый бимовский Париж: он мечтал посидеть под Эйфелевой Башней! на господине Пеньке!

Который он вёз с собой специально для этой цели. То есть чтобы сфотографироваться на нём.

И с ним.

То бишь сверху, и в обнимку.

Про то, что он, проживая в сибирской Руси, на этом Пеньке, извините: шмякался с проститутками… да и не только с ними, если честно сказать, и оное, не украшающее Бима обстоятельство как–то забылось: в угаре подготовки что ли…

Французская публика о тщательно – до спонтанности – готовящемся кощунстве даже не подозревала.