Черта прикрытия

Она все еще сидела, обхватив себя руками за укрытые подолом халата колени, но теперь, слегка склонив голову, высунула язык, лизнула тонкую мягкую ткань и, подумав немного, закусила ее зубами.

Выждав несколько мгновений, Химерансе осведомился:

— Ледедже, вы согласны?

Она вынула закушенный уголок халата изо рта и подняла голову.

— Я уже спрашивала: что мне за это будет?

— А что я могу вам предложить?

— Увезите меня. Заберите. Куда угодно. Помогите мне сбежать отсюда. Покончить со всей этой жизнью, на худой конец.

— Ледедже, мне очень жаль. Я не могу этого сделать. Химерансе казался искренне огорченным.

— Но почему?

— Это будет иметь неприятные последствия.

Она бессильно уронила голову и впилась взглядом в расстеленный под окнами коврик.

— Потому что Вепперс — самый богатый человек в мире?

— Во всем Сичультианском Установлении, если быть точным. И самый могущественный, — вздохнул Химерансе. — Есть пределы, которые я бессилен переступить. У вас, в этом мире, в Гегемонии, которую вы зовете Сичультианским Установлением, — свои законы, свой устав, свои правила, своя мораль. Все это справедливо и в вашем частном случае. Считается крайне невежливым вмешиваться в дела других рас, иначе как по очень веским причинам и в согласии с предварительно утвержденным стратегическим планом. Как бы мы того ни желали, мы не можем влезать в ваши дела просто потому, что нам вдруг приспичило посентиментальничать. Мне действительно очень жаль. Очень, очень жаль. То, о чем вы просите, я не могу вам дать.

— Значит, мне нечего у вас просить, — сказала она, зная, какая горечь прозвучит в ее голосе.

— Не сомневаюсь, что мне не составило бы труда открыть банковский счет на ваше имя с любой суммой, какую вам угодно…

— Да-да, а Вепперсу ничего бы не стоило отпустить меня на волю, — покачала головой Ледедже.

— Но я все же…

— Ладно, хватит. Просто сделайте это, — сказала она, стиснув колени еще крепче. — Мне встать или не надо?

— Нет, не нужно. Вы уверены, что…

— Просто сделайте это, — сказала она со свирепым нажимом.

— Но мне же нужно как-то вас отблагодарить, предоставить компенсацию…

— Да-да, конечно. Ну так подумайте, что бы такое мне подарить. Удивите меня, черт возьми.

— Удивить вас?

— Вы плохо меня расслышали?

— Вы уверены?

— Да, да, да, я уверена. Вы уже сняли образ? Если нет, так чего тянете?

— Ах-ха, — промурлыкала себе под нос Сенсия, медленно кивая своим мыслям. — Да. Очень похоже.

— Хотите сказать, что этот корабль поместил мне в голову нейросетевое кружево?

— Да. Собственно, не само кружево, а его зародыш, зернышко. Нейросети растут со временем.

— Я ни разу ничего не почувствовала.

— И не должны были почувствовать, — Сенсия смотрела в пустыню. — Да. Это был Я так считаю, это я, — сказала она затем, и у Ледедже возникло впечатление, что Сенсия говорит сейчас сама с собой. — ОНК класса «Хулиган», более тысячелетия числится самопровозглашенным Эксцентриком-Затворником. Несколько лет назад совсем пропал из виду. Вероятно, он где-то скрывается.

Ледедже тяжело вздохнула.

— Я попросила меня удивить. И он поймал меня на слове.

Внутри у нее, однако, нарастало удовлетворение. Тайну удалось разгадать, это почти наверняка, а сделка оказалась удачной. В каком-то смысле та давняя договоренность спасла ее от смерти.

Но что со мной теперь станет? — подумалось ей. Она украдкой взглянула на Сенсию, чей взор все еще был устремлен в разогретую солнцем пустынную даль, где танцевали пылевые дьяволы и плавали озерные или речные миражи.

Но что со мной теперь станет? — думала она. Стоит ли отдаться на милость этой добросердечной виртуальной женщины? Существует ли какое-то формально-юридическое соглашение между Культурой и Установлением? Не станет ли она просто еще чьей-то игрушкой или частью сделки?

Ей показалось, что уместно будет спросить об этом, и она немедленно поймала себя на том, что готовится заговорить голосом маленькой девочки, мягким, кротким, смирным, голосом, к которому она прибегала, желая подчеркнуть собственные уязвимость и беспомощность, сыграть на чьей-то симпатии, заставить кого-то если не выполнить то, чего она хотела сама, то по крайней мере проникнуться к ней сочувствием и отказаться от возможных враждебных намерений. Этот прием она испытывала бессчетное число раз, на всех подряд, от матери до Вепперса, и в большинстве случаев он срабатывал. Но она колебалась, не будучи уверена, что предпринять. Такие уловки едва ли могли считаться предметом особой гордости, и — кто знает? — вдруг правила изменились, может ли быть, что изменилось все? Решив, что настала пора начать с чистого листа, и внутренне гордясь собой, она начала ровным и недвусмысленным тоном, без неуместных предисловий, стараясь смотреть не на Сенсию, а на пески пустыни:

— Как со мной поступят?

— С вами? — старшая женщина обернулась и взглянула на нее. — Вы имеете в виду — что произойдет дальше? Куда вы отправитесь?

— Да, — кивнула она, все еще не осмеливаясь встретиться с собеседницей взглядом.