Чёрт в ратуше

Неизвестно, до какой отчаянной мести могло бы довести жителей это бесчестное нападение, если бы их не удерживал тот важный факт, что теперь только полсекунды недоставало до полудня. Для колокола подходила пора звонить, и всяк должен был взглянуть на свои часы, — дело абсолютной и важнейшей необходимости. Однако же было видно, что в этот самый момент незнакомец на колокольне делал над часами что-то такое, чего ему вовсе не следовало делать. Но так как они начали бить, то никто не имел времени наблюдать за его проделками: все должны были считать удары часового колокола.

— Раз! — сказал колокол.

— Расс, — повторили все маленькие старички Вондервоттеймиттиса на своих обитых кожею креслах. "Расс!" сказали их карманные часы; "расс" сказали часы их хозяек. "Расс!" сказали часы мальчиков и позолоченные маленькие репетиции на хвостах свиньи и кошки.

— Два! — продолжал большой колокол.

— Тфа! — повторили все часы с репетицией.

— Три! четыре! пять! шесть! семь! восемь! девять! десять! — сказал колокол.

— Дри! шетыре! бять! жесть! ссемь! фоссемь! тефять! тессять! — отвечали маленькие эхо.

— Одиннадцать! — сказал колокол.

— Отинасать! — согласились его маленькие товарищи.

— Двенадцать! — сказал колокол.

— Тфенассать! — отвечали они, совершенно удовлетворенные и понижая голос.

— И полтень (полдень)! — сказали все старички, кладя часы в карман. Но колокол еще не кончил.

— Тринадцать! — прозвучал он.

— Der Teufel! — простонали они, — трынассать! трынассать! Mein Gott, трыпассать шисоф!

Но как описать страшную сцену, которая за тем последовала? Весь Вондервоттеймиттис был приведен в самое плачевное замешательство.

— Что сталось с моим желудком? заревели все мальчишки, мне уж с час как есть хочется.

— Что сталось с моей капустой? вскричали все старухи, она уж с час как вся разварилась.

— Что сталось с моей трубкой? Завопили все старички, кром и мольнии! она с час уж как потухла. И они опять с бешенством наполнили свои трубки и, сев, начали так скоро и свирепо дымить, что вся долина вдруг покрылась непроницаемым дымом.

Между тем, все кочаны капусты вдруг покраснели, и казалось сам дьявол завладел всем, что имело вид часов. Часы вырезанные на мебели вдруг заплясали как заколдованные, а стоявшие на каминах едва могли удерживаться от бешенства и подняли такой продолжительный стук, отбивая тринадцать, причем маятники их так стали подпрыгивать и подскакивать, что страшно было слушать и смотреть. Но хуже всего было то, что ни кошки, ни свиньи не могли более выносить поведения маленьких репетиций, привязанных к их хвостам; они бегали как угорелые, брыкались и царапались, кричали, визжали и мяукали, бросались под ноги и производили ужаснейший шум и ужаснейшую суматоху, какие только может вообразить себе здравомыслящий человек. К довершению бедствия, маленький негодяй в колокольне работал донельзя. По временам можно было видеть злодея сквозь дым. Он сидел на смотрителе, который лежал, вытянувшись на спине. В руках своих негодяй держал веревку колокола и, дергая ее, подымал такой звон, что он и теперь раздается в ушах моих при одном воспоминании о нем. На коленях у него лежала огромная скрыпка, на которой он пилил обеими руками всевозможные ноты со всевозможными тактами, показывая вид — вот-то олух! — будто бы он играет "Judy O'Flannagan и Paddy O'Raferty".

При таком жалком положении дел, я с отвращением оставил город, и теперь взываю о помощи ко всем любителям точного времени и прекрасной капусты. Пойдемте туда целою массою и, сбросив негодяя с колокольни, восстановим прежний порядок вещей в Вондервоттеймиттисе!