Черный сорокопут. Дьявольский микроб

— Прекрасно себя чувствую. Температура нормальная. Извини, что разбудила тебя. Обстоятельства вынуждают. Через полчаса ленч. Профессор передал тебе с посыльным вон те штуки, чтоб ты не отказывался. — К стулу была прислонена пара превосходно сработанных костылей. — Можешь, впрочем, перекусить прямо здесь. Ты, верно, голоден, но я тебя пожалела, не разбудила к завтраку.

— Да я ведь и возвратился–то эдак к шести.

— Тогда все понятно. — Я мысленно снял перед ней шляпу: какая выдержка, сколь успешно борется она со своим любопытством. — Как ты себя чувствуешь?

— Ужасно.

— Соответственно и выглядишь, — откровенно высказалась она. Немощным.

— Разваливаюсь на составные части. Чем занималась поутру?

— Принимала профессорские ухаживания. Сперва он пригласил меня поплавать. Кажется, профессору нравится плавать со мной. А после завтрака он показал мне окрестности и шахту. — Ее слегка передернуло, и она полушутя–полусерьезно добавила: — Шахтами я, честно говоря, не слишком увлеклась.

— А где твой ухажер сейчас?

— Отправился искать собаку. Никак; не найдут ее. Профессор весьма огорчен. Собака — его любимица. Он к ней очень привязан.

— Ха! Любимица! Я повстречался с этой любимицей, и она выказала большой интерес ко мне. Такие как привяжутся — не отвяжешься. — Я вытащил руку из–под одеяла, сорвал окровавленные бинты. — Полюбуйся: вот следы собачей привязанности.

— О Боже! — Глаза ее округлились, кровь отхлынула от лица. — Страшно смотреть!

Я глянул на свою руку с этакой сочувственной гордостью и понял, что Мэри ничуть не преувеличивает: смотреть было действительно страшно. От плеча до локтя рука переливалась сложными сочетаниями синего, багрового и черного. Распухла, на пятьдесят процентов перекрыв привычные объемы. Несколько треугольных разрывов кожи, пара из них все еще кровоточит. Что с остальными участками моей драгоценной конечности, не поймешь. Кожа покрыта коркой запекшейся крови. Словом, бывают зрелища куда приятней.

— Что случилось с собакой? — шепотом спросила она.

— Я убил ее. — Я достал из–под подушки окровавленный нож. — Вот этой штукой.

— Откуда у тебя нож? Откуда?.. Расскажи–ка мне все по порядку.

И я ей все рассказал, а она за это время промыла и перебинтовала мне руку. Чувствовалось, что труд фельдшерицы ей не по душе, но проделала она его с предельной добросовестностью.

Когда я завершил повествование, она спросила:

— Что же ты обнаружил на другом конце острова?

— Не знаю, — честно признался я, — Строю всяческие гипотезы, и, честно говоря, ни одна мне не улыбается.

Она ничего не сказала. Закончила бинтовать руку. Помогла мне облачиться в рубаху с длинными рукавами. Восстановила швы и пластырные нашлепки на щиколотке, прошла к шкафчику и вернулась с сумочкой.

— Собираешься пудрить носик на радость своему ухажеру?

— Твой, а не мой.

Я и опомниться не успел, как она принялась натирать мне лицо каким–то кремом, присыпая его пудрой. Чуть погодя, она откинула голову, оглядывая результат своей работы.

— Ты неотразим, — молвила она, вручая мне зеркальце.

Выглядел я ужасно. Любой страховой агент, бросив на меня испуганный взор, тотчас ускакал бы верхом прочь на своей авторучке. Осунувшееся лицо, налитые кровью глаза, а под ними синяки были всецело на моей совести, благородная же бледность кожи, не вызывающая особых подозрений, являлась заслугой Мэри.

— Чудесно, — согласился я. — А если профессор принюхается к этой пудре? Что тогда?

Она вынула из сумочки крохотный пульверизатор.

— Я вылила на себя пару унций «Ночной тайны». В пределах двадцати ярдов ни один запах теперь не привлечет его внимания.

— Твоя убежденность мне понятна. — Я наморщил лоб. «Ночная тайна» и впрямь оказалась сильной штукой. Быть может, благодаря количествам, кои пошли в работу. — А если я вспотею? Не потекут эти кремы вместе с пудрой по лицу ручьями?

— Есть гарантия, — улыбнулась она. — Если что не так, предъявим иск изготовителю.

— Еще бы, — невесело отозвался я. — Интересная возникнет ситуация. «Тени покойных Дж. Бентолла и М. Гопман намерены возбудить дело…»

— Прекрати! — сказала она зло. — Немедленно прекрати!

И я оставил этот тон. В некоторых отношениях она была чувствительна, даже ранима до крайности. А может, я был слишком бестактен и легкомыслен.

— Полчаса еще не прошло? — сменил я пластинку. — Да, — кивнула она. Пожалуй, пора идти.

Мы спустились вниз по ступенькам и сделали шагов пять на солнцепеке. Этого маршрута хватило на аннулирование всех ее гримерских ухищрений. Я чувствовал, что выгляжу безобразно. Функционирует лишь одна нога, вторая, разутая, волочится по земле. Приходится всю свою тяжесть переносить на костыли. И каждое соприкосновение левого костыля с горячей землей отзывается яростной болью в руке. От пальцев — к плечу, там поперек спины и аж до самой макушки. Не понимаю, каким образом израненная рука может вызывать головную боль. Но вот ведь факт, вызывает. Есть над чем подумать докторам.