Черный скоморох

Очень может быть, что Семерлинг знает, куда держит путь, но Пигала не покидало ощущение, что его ведут на заклание, как глупого бычка. Конечно, кому-то его страхи могли бы показаться преувеличенными, но Пигал Сиринский уже не в первый раз попадает в ситуации сверхкритические и научился чувствовать надвигающуюся опасность всем телом. Свет, мелькнувший в конце тоннеля, магистра не обрадовал по той простой причине, что ничего хорошего от жизни он уже не ждал, только неприятностей, с приходом которых эта самая жизнь вообще могла закончиться. К счастью, мрачные предчувствия обманули Пигала Сиринского, и развязка, похоже, откладывалась на некоторый срок. Зал, в который ввел их кентавр Семерлинг, был обширен, хорошо освещен и совершенно пуст.

– Обрати внимание, магистр, на плиту в дальнем конце зала.

– Это что же, та самая дверь?..

Пигал не договорил, но Семерлинг его понял:

– В преисподнюю, ты хочешь сказать. Нет, это пока еще не та дверь, но это выход туда, где она находится. Видишь следы вестианской грязи у плиты? Грязь свежая, значит, кто-то успел нас опередить.

– Чернопалый? – похолодел магистр.

– Думаю, что нас обошли и князь, и его расторопные отпрыски. Не хочу тебя пугать, просвещеннейший, но место, куда мы с тобой собираемся проникнуть, не для слабонервных. И, скорее всего, хода назад уже не будет.

Ранее Пигал был уверен в своей готовности пожертвовать жизнью ради спасения человеческой цивилизации. Тем более что другого выхода у него все равно не было. Либо он жертвовал собой и спасал цивилизацию, либо не жертвовал собой, но погибал в результате вселенской катастрофы, выигрывая у смерти всего несколько часов. И вот теперь внезапно выяснилось, что даже этими несколькими часами Пигалу Сиринскому жертвовать жаль. К тому же его до последней минуты поддерживала надежда, что кривая вывезет. Увы, он ошибся: из преддверия ада не вывозит даже кривая. И там, за гельфийской плитой, оказалась пропасть, ледяное дыхание которой Пигал ощущал на лице.

Император Ках и капитан Бэг подались назад, всем своим видом демонстрируя нежелание умирать раньше времени, а Пигал все-таки остался, хотя для этого ему пришлось собрать в кулак все свое мужество, в наличии которого он не сомневался, но не предполагал, что его окажется так мало. Плита дрогнула, повинуясь решительному жесту кентавра Семерлинга. Просвещеннейший Пигал затаил дыхание и с ужасом наблюдал, как из образовавшегося проема заструился голубоватый свет. А потом в этой голубизне совершенно неожиданно растворились крепкие каменные стены огромного замка Релан, а им на смену стало проступать Нечто, неясных и зыбких очертаний. Переход в никуда был столь неожидан, что за спиной магистра послышались громкие вопли императора Каха и капитана Бэга, не успевших, видимо, покинуть зал. Пигал обернулся и, кроме вышеназванных благородных господ, никого за спиной не обнаружил. Видимо, императорские гвардейцы оказались более расторопными людьми, чем их непосредственные начальники, а возможно, просто были ближе к выходу. Голубоватый свет или, точнее, туман стал потихоньку рассеиваться, открывая взору довольно странный пейзаж, не столько испугавший Пигала, сколько удививший. Вокруг, насколько хватало глаз, стояли хрустальные деревья. Именно хрустальные, это определение почему-то сразу же пришло на ум магистру. Создавалось впечатление, что какой-то волшебник, маг и чародей одним мановением руки превратил зеленеющий лес в нагромождение полупрозрачных столбов, способных, возможно, порадовать нетребовательное сердце своей изысканностью, но пугающих безжизненностью и нереальностью.

– Позвольте,– обрел наконец дар речи император Ках,– на каком основании вы меня затащили сюда, досточтимый Семерлинг? Я протестую и от своего имени, и от имени капитана Бэга.

Капитан вслух своего мнения не высказывал, но по лицу было видно, что с императором он согласен. Пигал пусть и не совсем от души, но посочувствовал угодившему в переделку благородному Каху. А некоторая неискренность этого сочувствия проистекала отнюдь не от жестокосердия, а от осознания того факта, что ведь и магистру никто не сочувствует, словно он авантюрист, охочий до дурацких приключений. Что же касается императора Каха, то он по долгу службы должен быть там, откуда грозит опасность его империи.

– К сожалению, ваши протесты запоздали, благородный Ках,– холодно отозвался Семерлинг.– Я всех предупреждал, что отсюда нет выхода. Во всяком случае, я его не знаю.

– Но позвольте,– возмутился Ках,– это вы во всем виноваты, кентавр. Вы не дали мне времени на то, чтобы покинуть зал.